Мелкое воровство настроило меня на радостный лад. Все мои встречи с Касиваги неминуемо вели к небольшим грехам, маленьким святотатствам и крошечным подлостям, и каждое такое падение приносило мне радость, но я вовсе не был уверен, что увеличение масштабов этих падений будет прямо пропорционально росту наслаждения.
Касиваги был рад моему подарку и тут же отправился к квартирной хозяйке за принадлежностями для икэбаны. Дом был одноэтажный, Касиваги занимал небольшую комнатку в пристройке.
Я взял флейту-сякухати, лежавшую на почетном месте, в токонома, и попробовал сыграть на ней. Звук подучился такой чистый, что Касиваги, вернувшись, был поражен моими успехами. Но сегодня он был, увы, не тот, что в памятную лунную ночь.
- Гляди-ка, играя на сякухати, ты нисколечко не заикаешься. А я-то подарил тебе флейту в надежде услышать заикающуюся музыку.
Этой репликой он вновь поставил каждого из нас на свое место, как во время самой первой встречи. Касиваги снова восстановил себя во всех правах. Теперь я мог без стеснения задать давно интересовавший меня вопрос - что сталось с барышней из испанского особняка?
- А-а, с той-то. Давным-давно замуж вышла, - ответил он как ни в чем не бывало. - Я ее научил, как скрыть от жениха, что она не девушка. Ей достался такой олух, что никаких проблем, кажется, не возникло.
Тем временем он доставал из ведерка с водой ирисы и один за другим внимательно их осматривал. Потом опускал в ведерко руку с ножницами и обрезал стебель под водой. Когда Касиваги вертел в руках очередной цветок, тень от него металась по соломенным матам пола. Внезапно мой приятель заговорил о другом:
- Ты помнишь знаменитое изречение из "Ринд-зайроку" : "Встретишь Будду - убей Будду, встретишь патриарха - убей патриарха..."?
- "Встретишь святого - убей святого, - подхватил я, - встретишь отца и мать - убей отца и мать, встретишь родича - убей и родича. Лишь так достигнешь ты освобождения от оков греховного мира".
- Вот-вот. Тот самый случай. Барышня - это святой, который встретился мне на пути.
- Значит, ты теперь освободился от оков греховного мира?
- Угу, - промычал Касиваги, задумчиво разглядывая только что обрезанный цветок. - Но убить еще недостаточно.
Поднос, наполненный хрустально-чистой водой, отливал серебром. Касиваги осторожно выпрямил слегка погнувшуюся иглу на кэндзане .
Мне стало не по себе, и, чтобы нарушить наступившее молчание, я спросил:
- Ты, конечно, знаешь коан "Нансэн убивает кошку". Представляешь, в день, когда закончилась война, Учитель собрал всех нас и стал почему-то толковать про эту самую кошку...
- "Нансэн убивает кошку"? Как же, как же. - Проверив длину каждого из стеблей хвоща, Касиваги прикинул будущее их расположение на подносе. - С этим коаном, в разных его формах, человеку за свою жизнь приходится сталкиваться неоднократно. Коанчик из коварных. В поворотные моменты судьбы он вновь и вновь возникает перед тобой, каждый раз меняя облик и смысл. Ну, прежде всего позволь тебе заметить, что котенок, зарезанный Нансэном, был сущее исчадие ада. Хорошенький до невозможности, просто само олицетворение красоты. Глазки золотистые, шерстка бархатная. Все наслаждения и радости жизни сжатой пружиной таились в этом пушистом комочке. Толкователи коана почему-то всегда забывают о том, что котенок был прекраснейшим существом на свете. Только я-то об этом помню. Так вот, котенок вдруг выскочил из травы и, игриво поблескивая нежными, кокетливыми глазками, дал монахам себя поймать. Послушники двух келий переругались из-за него между собой. И неудивительно - красота может отдаваться каждому, но не принадлежит она никому. Прекрасное - с чем бы его сравнить? - ну вот хотя бы с гнилым зубом. Когда у тебя заболел зуб, он постоянно заявляет о своем существовании: ноет, тянет, пронзает болью. В конце концов мука становится невыносимой, ты идешь к врачу и просишь вырвать зуб к чертовой матери. Потом, глядя на коричневый, покрытый кровью, грязный комок, человек поневоле поражается: "Как? И это все? То самое, что так крепко укоренилось во мне, мучило, ни на минуту не давало забыть о себе, - всего лишь кусочек мертвой кости? Не может быть, это не оно! Если боль была частицей мертвой материи, как же она смогла пустить во мне такие корни и причинить столько страданий? В чем первопричина этих мук? Во мне или в ней? Да нет же, этот жалкий осколок, лежащий на моей ладони, - нечто совершенно иное. Он не может быть тем самым". Вот так же и с прекрасным. Может показаться, что, зарезав котенка - иными словами, вырвав гнилой зуб, - Нансэн выкорчевал красоту, но окончательно ли такое решение? А вдруг корни прекрасного уцелели, вдруг красота не умерла и после гибели котенка? И Дзёсю, желая высмеять упрощенность и несостоятельность метода, избранного старцем, кладет себе на голову сандалию. Он как бы заявляет: нет иного выхода, кроме как терпеливо сносить боль от гнилого зуба.
