Страница: 4/9
Дней через десять как-то неожиданно окончилась война.
Сообщение о конце войны я услышал в пустой прихожей фруктовой лавки,
где давно уже не выставляли никаких фруктов. Более десятка соседей,
собравшись под приемником, установленным на пыльной полке, настороженно
слушали радиопередачу. Из приемника исходил посторонний шум, и невозможно
было разобрать, что там говорили. Иногда доносились обрывки речи, какой-то
голос читал что-то тихим шепотом.
Когда передача кончилась, кто-то вдруг произнес над моим ухом:
"Проиграли!" Я обернулся. За моей спиной стоял старый аптекарь. Он медленно
открыл крепко зажмуренные глаза и посмотрел мне в лицо. Я почему-то стыдливо
усмехнулся. Старик, глядя куда-то вдаль, сквозь меня, ясно повторил:
"Япония проиграла". Он сказал это тихо, будто выдохнул, но
неожиданность этих слов потрясла меня. Словно ледяной вихрь хлестнул по моей
груди. Погасив усмешку, я кивнул старику, тихо вышел из фруктовой лавки и
бросился со всех ног домой по странно притихшей полуденной улице.
Не заходя в дом, я направился на задний двор клену. Его пышные ветки
бросали густую тень на землю. Я сел под деревом, прислонился спиной к стволу
и обхватил руками колени. За амбаром виднелось небо без единого облачка.
"Какое голубое!" - подумал я и прошептал тихо: "Япония проиграла..." По
спине моей пробежали мурашки. Мне стало как-то не по себе от этих слов. До
того они были неожиданными. Проиграла... Значит, войне конец? Потребовалось
какое-то время, чтобы осознать это. И когда до меня дошло, что так оно и
есть, я удивился своей тупости. Закрыв глаза, стал слушать звуки вокруг
себя. Что же означает эта оглушительная тишина? До вчерашнего дня все было
совсем иначе. "Вчера и сегодня. Вчера и сегодня", - прошептал я.
"Во всяком случае, теперь я наверняка не умру. Меня не убьют. Потому
что война все-таки кончилась. : Но тогда что же?" - оторопело подумал я и
растерялся. Стало быть, коль я не умру, мне ничего не останется, как жить. И
сколько же лет я буду жить? Не один десяток лет, наверное. Не один десяток
лет! Мне почудилось, что тело мое отрывается от земли и взмывает в воздух. Я
никогда не думал, что мне придется жить так долго. Все мы твердо верили, что
жить долго - стыдно. Жизнь мальчика недолговечна, как лепестки вишни, учили
нас. И мы должны были умереть года через два-три.
Десятки лет жизни! Я достал прощальное письмо из чемодана, который
спрятал в дальнем углу бомбоубежища, и бросил его в огонь очага, над которым
варился ужин. Я глядел на белый дым, и душа моя была как чистый лист бумаги.
Смерть отдалилась куда-то далеко-далеко. Для чего теперь жить, было
непонятно. Все, что происходило со мной до вчерашнего дня, казалось каким-то
сном. Я забыл и о смерти, и о прощальном письме. Наоко тоже, по-видимому,
забыла меня. Пятнадцать лет моей жизни утекли, как вода из бочки, у которой
вдруг вылетело дно. Теперь уж их не вернуть. И ничего не оставалось, как
просто плыть, не задумываясь, в бескрайнее, безбрежное пространство,
внезапно открывшееся передо мной.
Когда в наш город вошли оккупационные войска, я сразу же очень
заинтересовался ими.
Весной следующего года я поселился в доме дяди. Дела отца в
послевоенной сумятице пошатнулись, и семья наша была вынуждена остаться на
некоторое время в эвакуации в одной из ближайших деревень.
Дядя мой держал в центре города магазин, где торговал главным образом
тканями. Трехэтажное железобетонное здание магазина во время войны было
реквизировано и превращено в предприятие по изготовлению деревянных
маскировочных самолетов. После войны оно перешло в распоряжение
оккупационных властей. Дядя собирался вновь открыть магазин, но так и не
смог. Помещение магазина неузнаваемо изменилось. Его аляповато разукрасили,
и оно стало местом увеселения солдат. На первом этаже открыли пивной бар, на
втором - зал для танцев.
Моя комната находилась на втором этаже жилого дома, находившегося за
магазином. Прежде она принадлежала моему двоюродному брату. Он погиб на юге
за год до окончания войны, оставив вдову Мами с двумя маленькими сыновьями.
Из открытого окна комнаты было видно здание магазина, обрамлявшее узкий
внутренний двор в виде буквы "П". В детстве я, помню, как-то принес во двор
небольшой камешек, и дядя сильно бранил меня за это. Теперь же дворик был
усыпан клочками белой бумаги, которые валялись во мху и на дне засохшего
пруда, висели на ветках деревьев. В сумерках из окна справа, оттуда, где
раньше была столовая, доносилась медленная музыка. Она была непривычна для
моего слуха, воспитанного на военных маршах. Заслышав ее, я сразу как-то
обмякал, делать ничего не хотелось, и я сидел у стола, подперев руками щеки.
Через три дня после моего переезда к дяде в доме случилось небольшое
происшествие. Какойто американский солдат забрался потихоньку в амбар на
заднем дворе. Еще через день, вечером, опять произошло нечто подобное, и я
стал тому свидетелем.
