Страница: 7/12
Тое долго не мог понять, почему, когда он видел Старуху, ему сразу же
вспоминалась мать. Мать не была худой. Правда, когда она перестала спать по
ночам, лицо ее заметно осунулось. Но сама она оставалась в теле. И хромой
она не была.
Только недавно он догадался, в чем было сходство. Старуха, волоча
опухшую ногу, всегда была такой печальной. И он стал замечать, что, глядя на
печальную лошадь, невольно припоминал лицо матери... Ее лицо, когда она,
возвращаясь на рассвете, как ни в чем не бывало здоровалась с хозяином дома,
торговцем соевым творогом, проходила во флигель и тут, устало присев,
рассеянно глядела на стену.
Да, в чем-то они походят друг на друга, думал Тое. Мать, как и Старуха,
тащила за собой непосильную тяжесть, какой-то невидимый глазу "пень". Но что
же это был за "пень"?
Мать была гейшей в деревне Горячие Ключи, в которой прежде
останавливалось много людей, приезжавших подлечиться на источниках. Там она
выходила к гостям под именем Момое, а в молодости якобы выступала под именем
Корин в веселом квартале большого города. Он слышал, как она утверждала, что
была там в большой цене. Тое не знал, правда это или ложь, одно только было
верно: мать действительно сбилась с пути из-за мужчин.
Ему довелось слышать, как она сама говорила об этом. К его удивлению,
однажды в их дом пришел настоятель из храма Рюгэндзи и, задвинув седзи,
долго беседовал с матерью. Тое в это время поил водой с красным перцем
ослабевшего петуха возле курятника. Мать плачущим голосом спросила: "А
почему женщина не может согрешить? Почему, святой отец?"
Тое не знал, как звали его отца, и никогда его не видел. Да и не хотел
ни видеть, ни знать. Молил бога только об одном: чтобы отец не оказался
одним из тех знакомых ему мужчин, которые то и дело наведывались к его
матери. Пусть бы он был заезжим гостем, что не дают матери заснуть до утра в
гостинице у горячего источника. А если бы это был один из тех, что бывает в
их доме, он бы его люто возненавидел.
С позапрошлой весны мать плохо спала по ночам. Кто-то из мужчин,
бывавших в их доме, научил ее принимать снотворное, и она стала принимать
его ежедневно. Летом прошлого года глотала его вперемешку с сакэ уже
горстями. От него и погибла.
Умерла мать осенним утром в гостиничном бассейне. Она плавала там
мертвая, лицом вверх, раскинув руки и ноги. Живот ее вздулся, как барабан.
Тое показалось, что к телу ее там и тут прилипли лепестки гортензии. Но он
вспомнил, что гортензии давно отцвели, и понял, что это были синяки.
Накануне ночью она, как обычно, приняла снотворное, но заснуть не
смогла и посреди ночи одна отправилась в бассейн. Там в воде снотворное
вдруг подействовало, она потеряла сознание и утонула. Тое узнал это от
полицейского и гостя, с которым она была той ночью.
Тело матери сожгли под открытым небом, а урну с пеплом захоронили в
углу храмового двора.
Когда прозвучал сигнал местного радио, возвещавший об окончании отдыха,
Ая в кузове мчавшегося грузовика постучал по спине Фуми.
- Глянь-ка! Люди-рекламы опять пожаловали. Фуми посмотрел в ту сторону,
куда указал палец рабочей рукавицы, испачканный пыльным удобрением. От моря
по дороге, ведущей через пастбище к конюшням, покачиваясь, поднимались
красные и голубые зонтики. Шли три женщины и мужчина. Зонтики и яркие платья
плыли над зеленью пастбища.
Это были не люди-рекламы, а просто туристы из города, иногда
забредавшие на пастбище, Ая и Фуми прозвали их "ходячей рекламой". Им не
нравились слишком яркие цвета их одежды.
- Ишь, зонтами прикрылись... На заводе не то чтобы от солнца - от дождя
и то зонтами не прикрывались.
- Смотреть противно!
Фуми набрал полную пригоршню сухого удобрения и швырнул в их сторону.
- Да, противно!
