Страница: 3/10
- Не хочешь, видно, пока детей, здоровых, как быки? - сказала она.
- Интересно было бы. Посмотреть бы, какие они будут.
- Да не хочешь, и не надо, - сказала она, поедая фисташки. - Просто напилась среди дня, и в голову лезет ерунда всякая. Все к черту послать, уехать куда-то. Уругвай, не Уругвай, поедешь туда, а там все равно все то же самое будет.
- Может и так.
- Куда ни езжай, разницы никакой. Хоть здесь сиди, хоть уедь куда. Во всем мире все одно и то же. Дать тебе вот эту, непробиваемую?
Мидори дала мне фисташку с чрезвычайно твердой скорлупой. Я с трудом очистил ее.
- Но в то воскресенье мне правда на душе так легко было! Залезли такие вдвоем на крышу, на пожар глядим, пиво пьем, песни поем. Давно мне так легко не было. Все мне что-то навязывают. Стоит столкнуться где-то, и начинается: то то, то это. Ты меня по крайней мере не принуждал ни к чему. - Не настолько я хорошо тебя еще знаю, чтобы принуждать к чему-то.
- Значит, когда получше меня узнаешь, тоже к чему-то принуждать будешь, как все остальные?
- Вполне возможно, - сказал я. - В реальном мире все люди живут, кого-то к чему-то принуждая.
- А мне кажется, что ты так делать не будешь. Шестое чувство. Я по этим делам эксперт: принуждать кого-то или быть принуждаемым. Ты не такой. Поэтому я когда с тобой, у меня на душе спокойно. Понимаешь? В мире сколько угодно есть людей, которым нравится принуждать и быть принуждаемыми. Бегают, орут, что их принуждают, или они кого-то принуждают. Нравится им это. А мне это не нравится. Просто выхода другого у меня нет.
- А ты к чему кого-то принуждаешь, и к чему тебя принуждают?
Она положила в рот кусочек льда и некоторое время перекатывала его во рту.
- Хочешь больше про меня узнать?
- Интересно, в принципе.
- Я спросила: "Хочешь больше про меня узнать?" А ты не по теме отвечаешь.
- Хочу про тебя больше узнать, - сказал я.
- Правда?
- Правда.
- Даже если отвернуться захочется?
- Что, так страшно?
- В каком-то смысле, - сказала она, наморщив лоб. - Давай еще по одной. Я подозвал официанта и заказал нам по четвертой водке с тоником. Пока несли водку, она все так же сидела, поставив локоть на стол и подперев рукой подбородок.
Я молча слушал, как Thelonious Monk поет "Honeysuckle rose". В кафе кроме нас было еще пять или шесть посетителей, но спиртного кроме нас никто не пил. Ароматный запах кофе наполнял все дружелюбной послеполуденной атмосферой.
- У тебя в это воскресенье время будет? - спросила она у меня.
- Я тебе, наверное, в тот раз уже говорил, но по воскресеньям у меня всегда время есть. Если не считать, что к шести на работу надо.
- Тогда встретимся в это воскресенье?
- Давай.
- Я в воскресенье утром к тебе в общагу заеду. Во сколько, не знаю. Ладно?
- Без разницы, - сказал я.
- Слушай, Ватанабэ. Знаешь, чего я сейчас хочу?
- Даже не представляю.
- Хочу лечь, во-первых, на широкую мягкую кровать, - сказала она. - Чтобы было мне хорошо-хорошо, пьяная чтобы была совсем, вокруг чтобы никакого дерьма собачьего не было, а лежал бы ты рядом. И раздевал бы меня потихоньку. Нежно-нежно. Потихонечку, как мама маленького ребенка раздевает.
- Угу, - сказал я.
- И мне все это нравится, я ничего не понимаю, а потом вдруг прихожу в себя и кричу: "Нет, Ватанабэ! Ты мне нравишься, но у меня парень есть, нельзя! Я так не могу! Пожалуйста, перестань!" Но ты бы не переставал...
- Я бы, между прочим, перестал.
- Да знаю, это же воображение просто. Мне так нравится, - сказала она. - А потом ты мне его показываешь. Как он у тебя стоит. Я отворачиваюсь, но краешком глаза смотрю. И говорю: "Нет! Нельзя! Он слишком большой, слишком твердый, он в меня не войдет!"
- Да не такой он и большой, совсем обычный.
- Да какая разница, это же воображение. И тогда у тебя лицо становится такое грустное-грустное. А мне тебя становится жалко, и я тебя утешаю. "Бедненький!"
- И вот этого тебе сейчас хочется?
- Ага.
- Какой кошмар! - я не удержался от улыбки.
Мы покинули кафе, опустошив по пять стаканов водки с тоником. Я хотел было рассчитаться, но Мидори оттолкнула мою руку, вынула из бумажника хрустящую десятитысячную купюру и все оплатила.
- Все нормально, у меня тут получка с собой, да и это ведь я тебя позвала, - сказала она. - Конечно, если ты убежденный фашист, и тебе не хочется, чтобы женщина тебя угощала, тогда другой разговор.
- Хочется-хочется!
- Да и дело свое ты не сделал.
- Он же твердый и большой, - сказал я.
- Ну да, - сказала она и повторила. - Он же твердый и большой.
Она спьяну споткнулась о ступеньку, и мы чуть не скатились вниз по лестнице. Когда мы вышли из кафе, укрывавшие небо тонкой пеленой тучи разошлись, нежные лучи предзакатного солнца освещали улицу.
