Страница: 3/5
Дневник Мужа
13 апреля
...Я заранее предвидел, что со вчерашнего дня жена будет уходить из дома в другое время, и не ошибся. У Кимуры начались занятия в школе, и дневные свидания стали невозможны. Только я подумал, что теперь, когда ей не нужно днем никуда ходить, она на какое-то время успокоится и побудет дома, как вдруг вчера вечером около пяти является Тосико. Как будто у них было условлено, жена тотчас вскочила и начала собираться. Я был у себя в кабинете, но все понял. Жена поднялась по лестнице и из-за перегородки сказала: "Я ухожу. Скоро вернусь". Как обычно, я ответил: "Хорошо". – "Пришла Тосико, поужинай с ней", – сказала жена, оставаясь на лестнице. "А ты как?" – спросил я раздраженно. "Поем, когда вернусь, дождись, если хочешь", – сказала она. "Поем без тебя, – сказал я. – Можешь не торопиться и где-нибудь перекусить". Мне вдруг захотелось посмотреть, как она вырядилась, я неожиданно вышел в коридор и взглянул на лестницу. Она уже спустилась вниз, но я заметил у нее в ушах жемчужные серьги. (Она никак не ожидала, что я выйду в коридор) На левой руке у нее была белая кружевная перчатка, и она как раз натягивала перчатку на правую руку. Скорее всего, эти перчатки и были в свертке, который она несла накануне. Застигнутая врасплох, она несколько смутилась. "Мама, тебе очень идет..." – сказала Тосико... В половине седьмого Бая, домработница, объявила, что ужин готов. Я спустился в столовую, где меня уже ждала Тосико. "Ты еще здесь? Я мог бы поесть и один", – сказал я, на что она: "Мама просила, чтоб я хоть изредка с тобой общалась". Я понял, что у нее ко мне какой-то разговор. Мы редко ужинаем вдвоем с Тосико. И я привык, что жена за ужином дома. В последнее время она часто уходит, но старается поспеть домой к ужину. Дома ее не бывает или до ужина, или после. Наверно, поэтому я так остро ощутил тоскливое одиночество, точно образовалась пустота. Ничего подобного я никогда раньше не испытывал. Присутствие Тосико, напротив, только усугубляло чувство пустоты, так что, по правде говоря, она меня раздражала, но, насколько я понимаю, Тосико на это и рассчитывала. "Папа, ты знаешь, где мама?" – заговорила она, как только мы сели за стол. "Понятия не имею, и это меня не слишком интересует", – сказал я. "В Осаке", – выпалила она, наблюдая за моей реакцией. "В Осаке?" – чуть не воскликнул я, но сдержался и, стараясь казаться безразличным, сказал: "Неужели?" – "С улицы Сандзё на экспрессе Киото-Осака сорок минут до станции Кёкэй, дом в пяти минутах ходьбы... Хочешь подробности?" – спросила Тосико, но я молчал и, видя, что она собирается продолжить, оборвал ее: "Можешь не рассказывать. Тебе-то откуда известно?" – "Так это я им нашла подходящее место. Кимура жаловался, что в Киото все на виду, нельзя ли найти что-нибудь недалеко от Киото. Я разузнала у одной моей продвинутой подруги, разбирающейся в подобных вещах..." Тут Тосико спросила: "Папа, выпьешь немного?" – и налила мне Курвуазье. В последнее время я перестал пить коньяк, но Тосико сама поставила бутылку на стол. Чтобы скрыть смущение, я сделал глоток. "Может быть, я сую нос не в свои дела, но что ты думаешь об этом?" – спросила Тосико. "Что я думаю? О чем?" – "Если мама скажет, что не изменяет тебе, ты по-прежнему будешь ей верить?" – "Мама говорила с тобой на эту тему?" – "Мама не говорила, но я слышала от Кимуры. Он мне сказал: "Ваша мать по-прежнему сохраняет супружескую верность". Но меня такой чушью не проведешь". Тосико вновь налила полную рюмку, и я без колебаний ее осушил. Мне захотелось напиться. "Твое право верить или нет". – "А ты, папа?" – "Я доверяю Икуко, кто бы там что ни говорил. Даже если бы Кимура сказал, что он переспал с Икуко, я бы ему не поверил. Икуко не та женщина, которая станет меня обманывать". – "Ха! – усмехнулась Тосико. – Если она, как ты говоришь, и не переспала, существует множество еще более грязных способов удовлетвориться…" – "Заткнись! – закричал я. – Я не желаю выслушивать от тебя дерзости! Есть вещи, которых нельзя говорить о родителях. Когда ты такое позволяешь себе, то сама ничем не лучше этой своей "продвинутой" потаскушки. Грязная девчонка! И здесь тебе делать нечего, уходи!" – "И уйду!" – она отшвырнула чашку с рисом и ушла...
...Я долго не мог унять душевное смятение после лживых измышлений Тосико. Когда дочь брякнула: "В Осаке", я почувствовал, как у меня засосало под ложечкой, и это чувство меня не покидало. Не то чтобы я не подозревал ничего подобного. Но старался гнать от себя подозрения, а теперь, когда мне все было ясно сказано, я был ошарашен, именно так. Я впервые услышал место – Осака. Что это за дом? Обычная "приличная" гостиница? Или отдельный кабинет в сомнительном "чайном домике"? Или что-то еще более низкого пошиба, вроде притона на горячих источниках? Отвлечься не удавалось – я беспрестанно пытался вообразить эту гостиницу, обстановку номера, сплетающиеся тела любовников... "Разузнала у продвинутой подруги"? Мне тотчас представилась тесная комнатушка, как в какой-нибудь дрянной квартирке, я вообразил их спящих не на циновках, а в кровати. Странно, но я бы предпочел, чтобы они занимались этим на кровати, а не в постели, разложенной на циновках. "Всякими неестественными способами"... "Существует множество более грязных способов"... В голову лезли всевозможные позы, сплетенья рук, сплетенья ног... Меня мучили сомнения. Почему Тосико вдруг выдала место их свиданий? Или она действовала не по своей воле, а по наущению матери? Не знаю, пишет ли Икуко об этом в своем дневнике, но даже если написала, возможно, она обеспокоилась, что я не прочел (или делаю вид, что не прочел), и подослала Тосико, чтобы, хочешь не хочешь, заставить меня признать свершившийся факт? И самое главное, а также самое мучительное: не отдалась ли Икуко на этот раз Кимуре полностью и теперь устами Тосико требует моего согласия? "Меня такой чушью не проведешь", – сказала Тосико. Но не сама ли Икуко подсказала ейэти слова?.. Сейчас мне кажется, что я допустил ошибку, когда написал в дневнике: "Она оснащена "аппаратом", которому позавидует любая женщина". Лучше бы я этого не писал! Как долго могла она противиться искушению испытать пресловутый "аппарат" на другом мужчине?.. Раньше я не сомневался в верности жены еще и потому, что она никогда не отказывала мне в близости. Даже когда возвращалась после свиданий с ним, она ни разу ночью не отвергла моих домогательств, более того, сама приставала ко мне. Я думал, это доказывает, что они не дошли до крайности, хотя... не знаю, как другие женщины, а моя жена так сотворена, что даже если она занималась этим днем и продолжила ночью, и так день за днем, ей все будет мало. После встречи с любовником проделать то же самое с ненавистным мужем должно быть невыносимой пыткой, но она – исключение. Даже если я ей противен, ее плоть не может мне отказать. Как бы ни пыталась она меня отвергнуть, вожделение возьмет верх, и она подчинится ему с еще большим самозабвением. Я забыл, что именно это делает шлюху шлюхой...
Вчера вечером жена пришла в девять. Когда я в одиннадцать ложился спать, она была уже в постели. Я не мог ей надивиться, она оказалась еще более страстной, чем я смел надеяться. Она окончательно низвела меня в пассивного исполнителя своих желаний. Ее нежности, ласки, приемы были безупречны. Как же она была игрива, как упоительно смела, изощренная техника, с которой она медленно вела меня к исступлению, – все доказывало, что она полностью отдалась любви...
15 апреля
...Я и сам вижу, что с каждым днем у меня все хуже с головой. Начиная с января я самозабвенно преследовал одну цель – доставлять жене наслаждение, и в какой-то момент потерял интерес ко всему, кроме плотских желаний. Мои умственные способности заметно ослабли, я не в силах сосредоточиться на одном предмете дольше пяти минут. Голова забита бесконечными фантазиями на тему наших любовных игр. В прошлом никакие обстоятельства не могли оторвать меня от книг, ныне же я по целым дням ничего не читаю. По выработавшейся за долгие годы привычке я по-прежнему сижу за столом, уставившись в раскрытую книгу. Но я не читаю. Прежде всего, мне тяжело читать из-за того, что рябит в глазах. Знаки двоятся, приходится по нескольку раз перечитывать одну строку. Я выродился в животное, оживающее по ночам, способное лишь на то, чтобы спариваться с самкой. Днем в кабинете меня одолевает скука, вялость и вместе с тем невыразимая тоска. Когда выхожу прогуляться, тоска немного развеивается, но прогулки для меня с каждым днем тяжелее. Из-за сильных головокружений я часто не в состоянии ступить и шагу. Я постоянно рискую завалиться прямо посреди дороги. Если же я все-таки выхожу из дома, стараюсь далеко не уходить, ковыляю, опираясь на палочку, в местах побезлюдней – Хякумамбэн, Куротани, близ храма Эйкандо, и просто убиваю время, отдыхая на скамеечке (ноги так ослабли, что быстро устают)...
…Сегодня, вернувшись с прогулки, застал в гостиной жену за разговором с портнихой Каваи. Я хотел зайти выпить с ними чаю, но она не пустила: "Тебе сюда нельзя. Ступай к себе!" Заглянув, увидел, что жена примеряет платье европейского фасона. Она меня выгнала, пришлось плестись в свой кабинет. С лестницы послышался голос жены: "Пойду немного пройдусь!" Должно быть, вышла вместе с портнихой. Я глянул в окно, когда они проходили внизу по ушице. Я впервые видел ее в европейском наряде. Она готовилась к этому давно, надевая серьги и перчатки с кимоно. Но, если честно, европейское платье ей не идет. Казалось бы, на жене, наделенной роскошным телом, платье должно сидеть намного лучше, чем на неказистой, низкорослой Каваи, а впечатление чего-то несообразного. Дело в том, что портниха уже приноровилась носить платья и умеет выгодно себя преподнести. А на жене платье смотрится так же нелепо, как кружевные перчатки и сережки рядом с кимоно. Сами по себе они еще выглядели на ней экзотично, но сейчас, в сочетании с европейским платьем, кажутся совсем не к месту. Все вразнобой – одежда, тело и аксессуары. Нынче модно носить кимоно, как европейское платье, жена же, напротив, носит платье, как кимоно. Под европейским платьем проступает тело, созданное для кимоно. Плечи слишком покаты, но особенно бросаются в глаза кривые ноги. Они у нее тонкие и изящные, но линия от колен до лодыжек выгнута, то место, где щиколотка переходит в голень, кажется в туфлях неприглядно распухшим. К тому же осанка, манера держать руки, поступь, поворот шеи, движение плеч и груди – все слишком зыбко и податливо, под стать кимоно. И однако, в этом зыбком, податливом телосложении, в некрасиво изогнутой линии ног мне видится что-то странно обольстительное. Обольщение, остававшееся скрытым, пока она носила кимоно. Глядя со спины на удаляющуюся жену, я любовался красотой ее изогнутых лодыжек, подчеркнутых короткой юбкой, и думал о том, что предстоит нынешней ночью...
