Страница: 6/8
Теперь я бы хотела перечитать наши дневники и, сопоставляя их, со всей откровенностью проследить ход событий, приведший нас к вечной разлуке. Вообще-то муж начал вести дневник много лет назад, еще до нашей свадьбы, и возможно, стоило бы покопаться в его старых записях, чтобы понять суть наших отношений. Но на такой титанический труд я не способна. Знаю, что десятки тетрадок с его дневниковыми записями свалены пыльной грудой в кабинете на верхней полке, до которой не достать без лестницы, но я не нахожу в себе сил хотя бы перелистать эту необъятную летопись. Муж сам написал, что вплоть до нынешнего года он избегал в своем дневнике касаться нашей интимной жизни. Лишь с января он начал откровенно писать "об этом", исключительно "об этом", и одновременно я в пику ему завела свой дневник. Если сопоставить наши с ним записи за последние месяцы, восполняя их оставшимся между строк, получится ясная картина того, как мы любили, искушали друг друга, обманывали, заманивали в ловушки, что в конечном итоге для одного из нас закончилось смертью, поэтому, думаю, залезать в старые дневники нет необходимости. Первого января муж написал, что я "по натуре женщина скрытная, коварная" и мне свойственно "прикидываться, что знать ничего не знаю, таить, что у меня на уме". Не буду отрицать, это сущая правда. Вообще говоря, по сравнению со мной в нем больше искренности, поэтому и в его дневнике, должна признать, меньше лжи, но кое-какая все же есть. Например, он пишет: "жена наверняка знает, где в моем кабинете, в каком ящике спрятан дневник", но для нее "читать исподтишка дневник мужа было бы верхом неприличия", и дальше: "однако у меня есть основания не исключать такую возможность", но "теперь я решил отбросить все страхи". А ниже сам же признается: "Подсознательно я допускал, даже надеялся, что она читает мой дневник". И, честно говоря, для меня давно уже не было тайной, что именно этого он от меня хочет. Ключ от ящика, намеренно брошенный утром четвертого января на пол перед книжным шкафом, на котором, помнится, стояла вазочка с нарциссом, свидетельствовал, как сильно он заинтересован в том, чтоб я читала его дневник. Между прочим, он мог бы и не прибегать к таким уловкам, я и без того уже давно заглядывала в его дневник. Четвертого января я написала: "...Ни за что не стану читать его дневник. Не хочу переходить границу, которую сама же для себя установила, и лезть в его мысли. Насколько я не люблю открывать свою душу, настолько же нет у меня охоты копаться в потемках чужой души", но, если честно, это вранье. Я не люблю открывать свою душу, да, но копаться в потемках чужой души обожаю. Я приохотилась почитывать дневник мужа сразу после нашей свадьбы. "Разумеется, я давно знала про его дневник, для меня не секрет, что он запирает его в ящике маленького стола и прячет ключ между книгами в шкафу или под ковром", но я лукавила, утверждая, будто "у меня никогда не возникало соблазна открыть дневник и заглянуть внутрь". Впрочем, прежде он почти не касался проблем нашей интимной супружеской жизни, ограничиваясь скучными подробностями о своих ученых занятиях, наводившими на меня тоску. Чаще всего я просто пролистывала страницы, получая лишь особое удовольствие от того, что читаю написанное мужем без его ведома, но начиная с записи от первого января этого года, когда он "решил отбросить все страхи", я, разумеется, сразу попалась на крючок. Уже второго января, днем, когда он вышел прогуляться, я обнаружила, что с этого года его записи приняли новый оборот. Но я скрывала от мужа, что тайком читаю его дневник, не только из склонности "прикидываться, что я знать ничего не знаю". Я понимала, он хочет, чтоб я читала его дневник и при этом делала вид, что не читаю.
Он взывает ко мне: "Икуко, возлюбленная моя, драгоценная жена!", клянется в страстной любви, и я думаю, так оно и было. У меня нет ни малейших причин сомневаться в его искренности. Но должна сказать, что и я поначалу была в него страстно влюблена. Правда, что "во время того давнего свадебного путешествия, я, увидела, как он снял очки, и в тот же миг меня всю затрясло", правда, что "мне достался самый неподходящий в сексуальном отношении партнер", правда и то, что при взгляде на него "меня вдруг начинало подташнивать", но все это не значит, что я его не любила. "Родившаяся в старинной киотоской семье, воспитанная в духе феодальных устоев", я "вышла замуж бездумно, по воле родителей, и до недавнего времени жила с убеждением, что так оно и должно быть между супругами", поэтому у меня не было другого выбора, как любить его, мил он мне или не мил. Верно и то, что я "все еще чту ветхие, отжившие добродетели и, можно сказать, даже кичусь ими". Каждый раз, когда во мне поднималась тошнота, я испытывала угрызения совести, вину перед мужем и перед моими покойными родителями, и чем более он был мне гадок, тем упорнее, подавляя себя, я старалась его любить, и это мне удавалось. С моей врожденной похотливостью, горячим темпераментом, я бы не могла жить иначе. Меня огорчало в муже лишь то, что он не умел полностью удовлетворять мои бурные желания, но и тут я не столько упрекала его за телесную немочь, сколько стыдилась своего чрезмерного сластолюбия. Оскудение его мужеских сил, конечно, меня печалило, но я нисколько не охладела к нему из-за этого и, напротив, старалась любить еще сильнее. Не знаю, о чем он думал, когда в начале этого года решил открыть мне глаза. Не вполне понятно, что его побудило "заносить в дневник то, о чем прежде не решался упоминать". Он говорит: "Пишу, отчаявшись поговорить с ней напрямую о нашей интимной жизни", но потому ли в конце концов обратился он к дневнику, что ему так досаждала моя "скрытность", моя "лицемерная скромность", моя "пресловутая "женственность", моя "напускная утонченность", и он вознамерился их во что бы то ни стало сокрушить? Уверена, была какая-то другая важная причина, но, как ни странно, дневник о ней умалчивает. Впрочем, возможно, он и сам не отдавал себе ясного отчета в своих душевных побуждениях. Как бы там ни было, он первый просветил меня в том, что я наделена "аппаратом", которому позавидует любая женщина". От него я узнала, что если бы меня "продали в публичный дом, вроде тех, которыми в старину славился квартал Симабара", я бы "наверняка стала знаменитостью", меня бы "осаждали толпы завсегдатаев". Почему же, несмотря на сомнения, что "не надо бы сообщать ей об этом. Для меня лично невыгодно, чтобы она узнала", он все же пошел против своей выгоды? Он говорит: "Одна мысль об этом ее достоинстве возбуждает во мне ревность", его беспокоит: "Если бы другой мужчина пронюхал о нем... к чему бы это привело? ", и при этом не только не скрывает своего беспокойства, но открыто пишет о нем в дневнике, – вот почему я пришла к выводу, что он ждет от меня поступков, способных возбудить в нем ревность. Правильность моей догадки подтверждают его собственные слова: "Может быть, втайне я наслаждаюсь ревностью?", "Ревность всегда действовала на меня возбуждающе", "В каком-то смысле ревность мне необходима и доставляет живейшее удовольствие" (13 января), но я стала смутно догадываться об этом уже по записи от первого января...
