Страница: 3/10
- Да... чудеса! - прорычал Бенкей. - И ведь ни дороги, ни тропы поблизости. Мы нарочно выбрали самый дальний и самый безлюдный путь, чтобы обмануть преследователей. Вот и насчет обвала пришлось соврать.
- Не возьму все же я в толк, - не унимался Сабуро, - как это молодая красотка стала бикуни-отшельницей. Ты заметил, какие у нее глаза, какие брови? Недаром говорят, что в северных провинциях много красавиц... Но здесь, в такой глуши, и вдруг - нежный весенний цветок... Слушай, может, она и не отшельница вовсе, а оборотень? Снежная дева?
Бенкей вдруг остановился. Слова Сабуро напомнили ему легенду, давно слышанную им от здешних жителей.
- Ты чего встал? - спросил Сабуро, недоуменно глядя на Бенкея. - Пошли... А все же любопытно, где эта отшельница могла видеть нашего господина Йосицунэ?..
2
Муж ее умер. На сорок девятый день Хама отслужила панихиду по усопшему и вернулась к повседневным делам - делам дома своего. Ее руки и глаза были заняты, но память жила своей собственной, особой жизнью. Память уводила Хаму в далекие, теперь уже очень далекие времена.
И вспомнилась ей буря на побережье, и случайная встреча, свидетелями которой были море, холод и ветер... Лишь через десять лет Хама узнала, что встретилась тогда с отрядом Йосицунэ... Да, не ведала она в тот миг, что за люди эти странствующие монахи. Только один был ей знаком - тот, в одеждах нищего, в глубоко надвинутой на глаза соломенной шляпе. Память подсказала ей, кто он: сорванец-мальчишка, смуглый, скуластый, растрепанный, с изодранными в кровь коленками... Ну да, тот самый мальчик, что частенько - в еще более далекие времена - прибегал напиться в ее келью, находившуюся в окрестностях столицы Киото.
А потом мальчик - Йосицунэ - сделался первым военачальником из рода Минамото и прославился в боях при Симе и Дан-но-Ура. А потом судьба обернулась к нему спиной и превратила его в героя трагедии. А потом люди стали рассказывать чудеса о его подвигах. Разве могла Хама предугадать все это, когда он прибегал напиться в ее келью?..
...Годы шли. Хама уже знала о гибели Йосицунэ и его дружков. И однажды в глухом горном храме она встретилась - опять случайно - с человеком, принявшим монашеский сан и звавшимся Дзанму. И был этот монах не ивой кто, как человек Йосицунэ, носивший некогда имя Сабуро. Дзанму-Сабуро, до глубины души пораженный встречей с женщиной, спросил ее, она ли была на морском берегу, она ли указала отряду путь к жилью человеческому, и, услышав утвердительный ответ, назвал свое имя, прежнее и теперешнее, и поведал печальную историю Йосицунэ. Она молчала, он замолчал тоже и все смотрел на нее разинув рот, что вовсе уж не подобает служителю Будды, ибо человек, близкий к богу, не должен удивляться, а потом заговорил снова, и в голосе его звучала боль за господина своего Йосицунэ и обида и гнев против старшего брата Йосицунэ - Еритомо. Нет, не отрешился монах от мирских дел, не стал истинным слугою божьим, а так и остался в сердце своем вассалом бывшего господина.
Слушая такие его речи, Хама удивилась - как же так, когда Йосицунэ погиб в Хирайдзуке, его слуги-дружки спаслись бегством, и лишь один из двенадцати, Бенней, похожий на башню, бился с преследователями и встретил смерть грудью...
Но ей было безразлично, и она промолчала.
Только одно воспоминание отозвалось в ней жгучей печалью: мальчишка с изодранными коленками, чумазый, вихрастый, врывается в ее келью и просит: "Матушка, испить бы!" - и она подает ему воду, и он жадно пьет, отирая тыльной стороной кисти бисеринки пота с крутого грязного лба... Мальчишка, встретившийся ей много позже в обличье нищенствующего монаха на истерзанном бурей побережье... Хама молчала и перебирала четки - да упокой господь душу его!
Монах Дзанму настоятельно просил ее открыться ему, и поведать все о себе, и, если это возможно, помочь в составлении жизнеописания господина его Йосицунэ. Она уклонилась от ответа. Ее жизнь была ее жизнью, и мужчины, врывавшиеся порой в эту жизнь, были не более чем обломками крушений других жизней, занесенными случайно и ненадолго ветром смутного времени.
После гибели Йосицунэ смуты не затихали, и все мужчины Хамы, воины и бунтари, умирали один за другим.
