Страница: 9/13
Война, до сих пор бродившая по земле, прочно обосновалась в Японии. На улицах встречалось все меньше и меньше молодых, красивых, модно одетых парней. И однажды...
Однажды утром, когда мы пришли на работу, не успевшие отдохнуть за ночь, вконец измотанные, - в последнее время дел у нас прибавилось, не так-то просто было найти замену исчезнувшим сотрудникам, - перед нами предстал начальник отдела, обритый наголо.
- Дошел черед и до меня! - сказал он, сверкая глазами. - Я ведь офицер, связист, так сказать, представитель технических военных кадров. Вот, по-видимому, они и затребовали меня раньше вас, высоко оценив мои специальные знания.
Шеф, кажется, был пьян. Говорил он бодрым, даже веселым тоном, но за этим чувствовалась горечь.
- Решил быть покорным и мужественным. Что поделать, приходится подчиняться обстоятельствам, другого выхода нет. И потом, пока еще я ваш начальник. Вам было бы тошно смотреть, как я трепыхаюсь, - он погладил свою бритую, иссиня-черную голову и нарочито громко расхохотался. - Однажды я уже пережил это, теперь, так сказать, повторение пройденного. Если такое начинается в стране, один человек бессилен что-либо изменить. Да и все мы бессильны. Будем считать, что нам просто не повезло - родились в паршивое время...
Прошла неделя. Шеф каждый день являлся в отдел пьяный, но работал по- прежнему четко и энергично. В обеденный перерыв распевал старые военные песни. Наверно, хотел подбодрить себя.
- Буду вас ждать, ребятки! Эх вы, задохлики! Все как один сутулые. Ну да ничего, я вас выпрямлю. Такую муштру введу, что небу жарко станет! - дразнил он нас.
Наконец, когда остался один день до его явки, он с красной лентой через плечо, как это было принято среди мобилизованных во время войны, обошел все начальство со словами прощания. Кто-то предложил достойно проводить шефа, и за несколько часов до отправки поезда - время, разумеется, было указано в повестке - мы собрались у него на квартире. В руках у нас были бумажные флажки с изображением восходящего солнца. Пришли соседи, смущенные, сочувствующие.
Детей отправили к родственникам. Жена неудержимо плакала, закрыв лицо ладонями. Шеф, вдрызг пьяный, зеленовато-бледный, прижимал к груди старый вещевой мешок. Заплетающимся языком он произнес речь:
- Благодарю вас за великолепные проводы. Я, недостойный Кодзо Тамура, подчиняюсь приказу и готов служить его величеству, не щадя живота своего. Я готов умереть, чтобы после смерти стать демоном-защитником отечества[*]! Ну, мне пора!
Мы вразнобой крикнули: "Банзай!" Настроение у всех было подавленное. Шеф с упрямством пьяного приказал нам петь. И мы запели, сбивчиво, с трудом припоминая слова:
...в тот день, когда явиться на
фронт микадо мне велел, во
славу жизни пели птицы, и
утренний восток алел... (Стереотипная речь всех мобилизованных японцев во время второй)
мировой войны. (Песня военного времени)
С этой песней мы вышли на улицу. Испуганные прохожие шарахались, втягивали головы в плечи, бежали прочь и таяли в сумерках вечера. Я вдруг вспомнил, как еще гимназистом провожал на фронт отца. Когда его мобилизовали, ему тоже было за сорок. Он, ярый шовинист уличного пошиба, выпячивал грудь, гордо распрямлял плечи и оглядывался - все ли видят, какой он бравый, сильный, непобедимый. Но его тощая, неказистая фигура выглядела какой-то озябшей и удивительно жалкой. Во мне просыпалась тревога - как бы на фронте у него не возобновились похожие на эпилепсию припадки, которыми он страдал раньше... Нелепая процессия, размахивая флажками с изображением восходящего солнца, прошла по пристанционной улице, мимо многочисленных питейных заведений и игорных автоматов. И вот перед самой станцией шеф исчез. Мы дикими голосами крикнули: "Банзай!" и разбрелись кто куда.
Все стали воспринимать невидимую войну как факт. Предприимчивый книготорговец переиздал давным-давно ставшую библиографической редкостью "Памятку пехотинцу", и ее покупали нарасхват, как пирожки. Если мобилизации все равно не избежать, так уж лучше освежить в памяти забытую науку, чтобы "там" не так туго пришлось... Некоторые, руководствуясь такими же "гуманными" побуждениями, высказывались за то, чтоб возобновить обучение студентов и гражданских лиц военному Делу.