Что можно сказать о природе в жизни японцев? И правильно ли вообще ставить вопрос таким образом?
Страница: 4/5
Эта идея в полной мере воплощается в икэбане. Японцы считают, что один цветок может лучше выразить красоту цветов вообще, чем пышный букет. Такой взгляд хотя и непривычен, но понятен, поскольку зрение не рассеивается, и восприятие идёт не вширь, а вглубь, проникая в суть объекта созерцания.
Существует история о том, как в 17 веке великий объединитель Японии, сёгун Хидэёси, нанёс визит не менее знаменитому мастеру чайной церемонии Сэн-но Рикю, сад которого славился цветами павелики. Вступив в сад, он с удивлением обнаружил, что перед его приходом все цветы были срезаны. В гневе вошёл он в комнату для чайной церемонии и тут увидел в нише цветок, самый прекрасный из всего сада. Мастер принёс в жертву все цветы, чтобы подчеркнуть их красоту в одном – самом лучшем.
Само слово «икэбана» состоит из двух иероглифов: «икэру» (жить, оживлять, выявлять) и «хана» (цветок). Перевод такого слова неоднозначен, и чтобы правильно истолковать его, нужно понять, что происходит с цветами при их использовании в икэбане. Сначала их срезают, т.е. убивают, а затем дают им «жизнь после смерти» в совершенно ином мире – мире вазы с водой, где они живут уже не только по естественным законам, но и по законам искусства. Увы, эта жизнь тоже не вечна, но её быстротечность позволяет ещё острее почувствовать мимолётное очарование цветка. Надо сказать, что красота преходящего, мимолётного, бренного более близка сердцу японца, чем красота величественная, монументальная.
Я красотой цветов пленяться не устал,
И слишком грустно потерять их сразу…
Всегда жалею их,
Но так их жаль,
Как этой ночью, - не было ни разу.
Это Аривара Нарихира, прекрасный поэт 9-го века. А вот 10-й век, не менее известный поэт Ки-но Цураюки:
Туман весенний, для чего ты скрыл
Те вишни, что окончили цветенье
На склонах гор?
Не блеск нам только мил, -
И увяданья миг достоин восхищенья!
Эстетическое переживание бренности бытия, во многом связанное с буддистским мировосприятием, выразилось во всех видах японского искусства. В частности, в икэбане применяются не только бутоны и распустившиеся цветы, но и но и увядшие, а то и совсем засохшие растения. Люди всех наций, безусловно, думают о смерти и так или иначе отражают свои мысли и чувства по этому поводу в произведениях искусства, но только японцы сумели возвести смерть в ранг прекрасного. Однако всё это – и полураспустившиеся бутоны, и раскрывшиеся цветы, и увядшие растения – весна, лето, зима, детство, зрелость, старость – только лики природы, проявленные в икэбане искусством мастера. Поэтому назначение икэбаны - служить не исключительно предметом эстетического наслаждения и своеобразным средство общения между людьми, а быть предметом медитации, позволяющим постичь Истинную реальность.
Если пейзажный свиток, висящий в токонома рядом с икэбаной, говорит о природе живописными средствами, то свиток каллиграфический делает это средствами языка. Чаще всего на свитке начертано стихотворение. В японской классической поэзии довольно трудно найти стихотворение, где так или иначе не присутствовала бы тема природы. Даже если это не стихотворение о природе как таковой, а скажем, любовная лирика, всё равно чувства, мысли и переживания человека выражаются не впрямую, а через природу.
То же относится и к прозе. Вот пример из «Гэндзи моногатари»: Придворная дама посещает женщину, у которой умерла любимая дочь. Горе матери безмерно. Но мы не видим описания самих чувств несчастной. Её состояние передано через навевающее печаль состояние природы: «Когда посланная достигла дома умершей и въехала в ворота, зрелище, представившееся её взору, было очень печально. Хотя это и было жилище вдовы, но так как она всё время думала о своей дочери, то до последнего времени держала дом в полном порядке, и кругом всё имело приветливый вид. Но теперь, когда она, погрузившись во мрак, пребывала в горе, трава выросла высоко, при «пронизывающем поля» ветре всё приняло ещё более неприютный вид, и только свет луны беспрепятственно проникал внутрь, не смущаясь разросшейся буйно травой». Через некоторое время дама покидает дом, исполненная жалости и сострадания, но и тут о её переживаниях не говорится прямо. Вместо этого – описание природы, перекликающееся с настроением гостьи: «Луна склонялась к закату. Небо было чисто и прозрачно. Ветер веял прохладой. Голоса насекомых в «селении трав» как будто исторгали слёзы. Трудно было уйти из этого обиталища травы».
Сам японский язык словно создан для того, чтобы передавать мысли и чувства людей через образы природы. Этому способствует большое число омонимов в нём. За счёт их употребления стихотворение приобретает двойной, а то и тройной смысл, ускользающий от того, кто читает стих в переводе. Вот, к примеру, первое стихотворение из «Исэ моногатари»:
От фиалок тех,
Что здесь, в Касуга, цветут,
Мой узор одежд.
Как трава из Синобу
Без конца запутан он.
Этот стих сочинил один кавалер, встретивший в селении на равнине Касуга, покрытой фиалками, двух девушек. Очарованный их прелестью, он оторвал полу от своей одежды из узорчатой ткани Синобу и, написав на нём стихотворение, послал им.
