Японский сад Японский сад – явление во всех смыслах уникальное и обладает внушительной историей развития. Сейчас сады в Японии находятся на высочайшей ступени своего развития и это «заслуга», в первую очередь, самой природы страны.
06) Природа и буддизм – близнецы-братья?
На этот парафраз небезызвестной строки Маяковского можно ответить скорее нет, чем да.
Точнее говоря, ни о каком братстве здесь не могло идти и речи, пока буддизм не попал в Японию, где быстро акклиматизировался, претерпев при этом удивительные метаморфозы. Дело в том, что отношение к природе ортодоксального буддизма было куда более прохладным, чем даосизма, а тем более, синтоизма. Буддисты были просто равнодушны к ней. Ведь природа – это только один из элементов мира страданий, от которого следует избавиться. Привязанность к природе так же пагубна, как и привязанность к другим проявлениям земной жизни, как привязанность к жизни вообще. Японцы же сумели привнести в буддизм своё трепетное отношение к природе.
Надо сказать, что к трансформации буддизма приложили руку уже в Китае, где Будда стал ассоциироваться с Дао, разлитом в природе. Однако и в таком смягчённом виде буддизм оставался слишком суровым учением для жизнелюбивых японцев. Поэтому, скажем, отказ от желаний, являвшийся непременным условием просветления, в японском буддизме превратился в отказ только от невыполнимых желаний, которые не причиняют ничего, кроме бессмысленного беспокойства.
Своеобразную окраску, отвечающую духу Японии, получило и другое основополагающее учение буддизма – учение о мгновенности и иллюзорности бытия. Непостоянство всего земного воспринималось японцами в образах вечно меняющейся природы. Звон цикад, быстро опадающие цветы сакуры, сухие листья, сорванные осенним ветром – всё напоминало о быстротечности человеческой жизни. Наиболее полное отражение эта тема нашла в поэзии. О том, насколько органично и всерьёз воспринимали японцы своё однобытиё с природой, принадлежность к ей, говорит традиция написания предсмертных стихов. Что делает человек на смертном одре, в пограничной ситуации между жизнью и смертью? Японский поэт слагает стихи. Это поражает само по себе. Не менее поражает и то, что смерть свою он воспринимает в образах природы. Примером тому может служить предсмертный стих прекрасного японского поэта Рэнсэцу:
Вот листок упал,
Вот другой летит листок
В вихре ледяном…
Или стихотворение неизвестного автора, сложенное им перед казнью:
Я сейчас дослушаю
В мире мёртвых до конца
Песнь твою, кукушка.
Потрясает неизбывной тоской стих Тиё, сложенный ею на смерть маленького сына:
О, мой ловец стрекоз!
Куда в неведомой стране
Ты нынче забежал?
В этих стихах, при всей силе чувства, нет протеста живого перед смертью. В них - примирение с общим уделом. Это тоже плод учения о бренности бытия.
В стихотворении Мурасаки Сикибу об этом говориться прямо:
Этот мир –
Почему должны мы жалеть о нём?
Ведь, в сущности, это –
Горная вишня
В пору любования цветами.
В учении одного из ответвлений японского буддизма – Тэндай, придерживавшегося идеи буддизма махаяны о тождестве сансары и нирваны, был выдвинут тезис о том, что Буддой может стать не только человек, но и животные, растения, горы, реки, включённые в цепь перерождений – всё сущее, поскольку в любой частице бытия присутствует «Истина Будды». В результате буддистская секта превратилась на японской почве в учение о божественной сущности природы. Тэндай до последнего времени остаётся одной из крупнейших сект буддизма в Японии. Она насчитывает около 3 млн. последователей и 20 тыс. монахов, владея примерно 4300-ми храмами.
В основе другой буддистской секты – Сингон лежало поклонение будде Вайрочана (яп. Русяна). Почитание Вайрочаны возникло ещё в Китае, где он считался управителем Вселенной, воплощением космического света, озаряющего путь к спасению. В Японии Русяна стал отождествляться с богиней солнца Аматэрасу, верховной покровительницей Страны Восходящего солнца. Он получил имя Дайнити-нёрай – «Будда Великого солнца». Это яркий пример слияния буддистского культа с синтоистским, то есть с культом природы. Сингон, как и Тэндай, находилась в самой тесной связи с синто. В 9 – 10 вв. среди приверженцев обеих школ появились монахи-отшельники ямабуси, «спящие в горах». Они посещали священные горы синтоизма с целью почитания божеств этих гор как защитников буддизма. Постепенно горы, священные для синтоизма, превратились в святыни и для буддистов. Божества гор стали рассматриваться как воплощения будд. Более того, к 11 – 12 вв. буддистские божества стали вообще терять антропоморфный характер, принимая облик объектов природы – животных, гор, водопадов и др. Например, гора Оминаэ отождествлялась с телом самого будды Русяны. Сингон, как и Тэндай, сохранилась до наших дней. Ей принадлежит около 13 тыс. храмов, которые посещают 16 млн. прихожан.
Говоря об обращении буддизма к природе, нельзя не упомянуть и о секте «Чистой земли», Дзёдо, возникшей в рамках Тэндай. Последователи Дзёдо поклонялись будде Амитабхе, который дал обет, что не войдёт в нирвану, пока все верующие в него не будут спасены. Амидаизм – типичное порождение прекрасной, утончённой и упаднической культуры заката аристократии. Он привлекал уже не надеявшуюся на спасение путём праведной жизни элиту своей простотой и подчёркнутым эстетизмом. От людей уже не требовалось ни соблюдения буддистской этики, ни исполнения ритуалов. Достаточно было почаще повторять молитвенную формулу «Нами Амида-Буцу», и посмертное возрождение в раю обеспечено.
Другим элементом культа Амиды было паломничество в храмы, которые строились в самых красивых местах. Слово «паломничество» связывается в русской традиции с каким-то испытанием. У столичных аристократов всё было иначе. Паломничества превращались в приятные прогулки на лоно природы. Если сначала они совершались действительно для проведения религиозных церемоний, то постепенно поводом для паломничества стали любые перемены в жизни природы: цветение горных вишен, клёны в алой осенней листве, первый снег. Придворные дамы и кавалеры в роскошных одеждах, в сопровождении пышного эскорта поднимались в горы, любуясь красотой открывающихся видов. Наконец, их подносили в паланкинах к храму, совершенно сливающемуся с окружающей природой. Храмовый сад, изысканность внутреннего убранства – всё вызывало восхищение. Поклонение Амиде принимало явственные черты поклонения красоте природы, а чувство эстетического восторга перерастало в восторг религиозный. Для совершения церемоний служил не только сам храм, но и прихрамовый сад, как правило, лишь символически отделённый от естественного окружения плетнём или низкой оградой. Очень образно такая церемония описана у Виноградовой Н.А. в её книге «Скульптура Японии 3 – 14 веков»: «На островах его (сада) озера зажигали ажурные бронзовые светильники. В их неярком мерцании ещё таинственней казались дали сада. Одежды священнослужителей поражали своим великолепием. Юноши с девушками в роскошных многослойных и многоцветных ярких шёлковых нарядах, стоя перед иконами или статуями, мелодично звонили в маленькие колокольчики, повторяя речитативом: «Нами Амида Буцу!». Как и две предыдущие секты, Дзёдо является одним из самых распространённых учений буддизма в наше время.
Однако наибольшее влияние на становление менталитета японцев оказала, пожалуй, буддистская секта Чань (яп. Дзэн). Об учении этой секты заслуженно написана масса литературы, поэтому не будем раскрывать здесь его смысл, тем более, что раскрыть его невозможно. Отметим только некоторые моменты, существенные для понимания японских садов.
В 12 веке на смену блестящей эпохе Хэйан пришло время, насыщенное смутами, войнами и беспрерывной кровавой борьбой за власть нового сословия – самурайства. Это были грубые провинциальные феодалы, посвятившие себя суровой жизни воина, и им была чужда изнеженная культура предшествующей эпохи. Самураям больше импонировала простота и суровость. Этим требованиям и отвечал чань-буддизм, проникший в Японию ещё в 7 веке, но нашедший отклик только теперь, в пору суровых испытаний. Концепция эфемерности бытия, характерная для буддизма вообще и для дзэн-буддизма в частности, помогала воинам смириться со смертью. Ведь мало кто из них доживал до 30 лет. Эта концепция, как и многое другое, приобрела на японской почве эстетическую окраску. Чем короче была жизнь человека, тем она была прекраснее, особенно если эта жизнь была прожита ярко. Один из японских полководцев награждал особенно отличившихся в бою воинов не золотом или поместьями, а простыми чашками, которые были замечательны только тем, что легко бились. Глядя на такую чашку, самоотверженный самурай должен был помнить, как хрупка его жизнь, так необходимая его сюзерену.
Со временем дзэн всё более проникал в «мирскую жизнь», растворяясь в ней. Сторонники секуляризации дзэн, последовательно претворяя в жизнь основной его принцип о тождестве сансары и нирваны, а также возможности озарения (сатори) в повседневной жизни, стремились к творческому совершенству в любой деятельности. Они считали, что через постижение какого-либо конкретного дела, мастерства, искусства, какого-либо «пути» (пути чая, пути меча, пути цветка и т.д.) человек соприкасается с «путём» Вселенной, с тем самым Дао (яп. До), о котором «знающий не говорит, а говорящий не знает». Одним из таких путей и было создание садов, в частности, знаменитых чайных садов, садов камней.
для Fushigi Nippon - Загадочная Япония // Японский сад
