Памяти жертв атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки посвящается
Страница: 3/4
К бывшему командиру подводной лодки судьба оказалась благосклонней. В 1946 году, после возвращения из США, Хасимото Мотицура опять оказывается в тюрьме. Потом попадает в лагерь для военнопленных, освободившись из которого, становится капитаном торгового флота.
«Такова моя карма, − хмуро замечал он про себя, отбиваясь от назойливых журналистов, которые донимали его тем же вопросом, что и американцы: «Применял он «Кайтэны» против крейсера «Индианаполиса» или нет?»
Это выглядит странным, но на своем торговом судне он много лет ходил по тем же маршрутам, что выпали на его долю, когда он был командиром подводной лодки: Южно-Китайское море, Филиппины, Марианские, Каролинские и Гавайские острова. Случалось ему бывать и в Сан-Франциско...
Выйдя на пенсию, он стал монахом в одном из храмов города Киото и даже написал книгу о своих военных приключениях. Однако, как и в декабре 1945 года, он неизменно придерживался своей первоначальной версии: против тяжелого крейсера «Индианаполис» он применил обычные торпеды.
Однажды пересекшиеся судьбы Хасимото и Маквея оказались загадочным, если не сказать − мистическим образом переплетены до самого конца. Удивительно, но факт: оба покинули этот суетный мир в 1968 году. И видимо, Хасимото был прав: от кармы не уйти…
4. ЗАВЕТ ЕКАТЕРИНЫ ВЕЛИКОЙ
Российской императрице Екатерине Второй принадлежит немало остроумных реплик, тонких замечаний, интересных писем, судьбоносных записок и государственных планов (Императрица ежедневно, много и весьма бойко писала как по-русски, так и на нескольких европейских языках. И хотя писала она с немалым количеством ошибок, однако среди ее постоянных корреспондентов были многие знаменитые современники, например, Вольтер, и только один этот факт говорит о ее незаурядном уме. − Прим. авт.).
Среди ее богатого наследия есть одна фраза, известная каждому человеку и имеющая отношение к теме настоящего очерка. Эта фраза была сказана Екатериной Второй по поводу придворных интриг, ведшихся весьма влиятельными царедворцами против Александра Суворова, на тот момент − восходящей звезды военной тактики и стратегии, а впоследствии − самого прославленного полководца Российской империи (Высокопоставленные завистники Суворова добивались над ним суда за то, что тот в 1773 г. вопреки приказу главнокомандующего самовольно захватил турецкую крепость. − Прим. авт.).
Вот ее знаменитая резолюция, собственноручно оставленная на полях того донесения, и ставшая афоризмом еще при ее жизни: «Победителей не судят!»
Тем блестящим афоризмом императрица уняла ретивость своих вельмож и явила государственную мудрость: если судить победителей, то что ж тогда делать с подданными, проигравшими сражения? Эдак можно не токмо без воевод остаться, но и без славных викторий − что не есть хорошо для пользы государства Российского… Поэтому, хотя Суворов и нарушил положения воинской субординации, императрица не допустила над ним суда, а напротив − наградила строптивого победителя орденом св. Георгия.
Но если победителей не судят, то так ли уж необходимо судить побежденных? И не правильнее ли заняться более насущными государственными проблемами?
В чем-то похожая ситуация сложилась и по окончании Второй мировой войны на Тихоокеанском театре военных действий.
В 1941 − 42 гг. Япония наголову разгромила вооруженные силы старых метрополий и в качестве военных трофеев захватила их бывшие колонии с многомиллионным населением и богатыми природными ресурсами. Соответственно, генералов и адмиралов, за одержанные на суше и на море победы не судили, а награждали и жаловали.
В 1943 − 45 гг. удача была на стороне англо-американцев: Соединенные Штаты и Великобритания выиграли множество невиданно ожесточенных сражений и в конечном итоге вернули себе то, что у них отобрала Японская империя. И как бы ни высока оказалась цена за одержанные победы, а награды посыпались теперь на американских и британских военачальников…
И если не считать применения Соединенными Штатами Америки ядерного оружия, то преступлений и за проигравшей Японией, и за победившей коалицией было примерно поровну. Даже с учетом того, что японские генералы и адмиралы были причастны к жестокому обращению с гражданским населением в своих новоприобретенных колониях, то и в этом случае военные преступления воюющих сторон были вполне сопоставимы.
Для сравнения. На завершающих стадиях войны американские и английские ВВС при налетах на вражеские города применяли тактику ковровых бомбометаний, в результате чего те города превращались либо в гигантские груды битого кирпича, обломков бетона и искореженного железа, либо в гигантские пепелища. Кроме чудовищных разрушений, такая тактика неизменно приводила к огромным потерям среди мирного населения (Ковровые бомбометания − то есть разрушение всех без исключения зданий и сооружений в заданном квадрате − широко применялись англо-американскими союзниками как в Германии, так и в Японии. В результате таких массированных и многократных налетов те города выглядели даже хуже, чем Сталинград в 1943 году, в котором не оставалось ни одного целого здания.− Прим. авт.).
Однако и Екатерина Великая права: «Победителей не судят!» Ну а раз победителей не судят, а навязчивое желание придать заурядному возмездию видимость вселенского правосудия есть, то судят побежденных. Отсюда и напыщенность официального наименования Токийского трибунала.
Хотя раньше без судебных шоу как-то обходились. В силу своего разумения, уязвленного национального самолюбия и алчности, победители накладывали на проигравших контрибуции, аннексировали их земли, в качестве военных трофеев забирали всё, что им заблагорассудится, и т. д. и т. п. Однако показательных судов в отношении побежденных генералов и адмиралов не устраивали.
Более того − относились к высокопоставленным пленникам с должным уважением. Во-первых, потому что военное счастье переменчиво: завтра победители сами могут оказаться на месте проигравших. Во-вторых, генералы, адмиралы и дипломаты не в ответе за внешнюю политику своих правителей. В-третьих же, те, кто как раз и был ответственен за развязывание войн, по крайней мере − в Европе, были связаны между собой родством (К началу Второй мировой войны почти все правящие европейские династии находились в тесном родстве между собой, и в отдаленном − по отношению ко многим аристократическим семействам, не входящих в королевские, царские или княжеские дома. Но если в начале своего умопомрачительного взлета Наполеон Бонапарт, например, выглядел на фоне своих августейших противников как выскочка из захудалых корсиканских дворян, то Адольф Гитлер − как самозванец: он всего лишь выходец из семьи мелкого госслужащего и потому породниться с каким-нибудь захудалым родом немецких дворян было бы для него пределом мечтаний. − Прим. авт.).
В недалеком прошлом все вопросы, связанные с урегулированием послевоенного устройства той же Европы всегда решались, если так можно выразиться, на «семейном совете»: ибо и победители, и проигравшие как-то не стремились копаться в своем грязном белье на виду у своих подданных. Это с одной стороны. А с другой − какой бы вердикт они не вынесли своему «нашкодившему» родственнику, тот вердикт в любом случае наносил удар и по их собственному престижу. Другими словами, корпоративный здравый смысл брал верх над личными амбициями, и потому очередного «возмутителя спокойствия» ждала не казнь, а ссылка или монастырь, в крайнем случае − комфортабельная тюрьма.
Сравните: всего лишь век или два назад пленных генералов, например, в мрачных казематах не содержали, а напротив − предоставляли им весьма комфортные и почетные условия, соответствующие их рангу. Еще более либеральные, хотя и неписанные правила действовали в отношении первых лиц государства.
В качестве примера можно вспомнить условия содержания свергнутого императора Наполеона Первого. Даже когда его упекли на богом забытый остров Святой Елены, в распоряжении «узурпатора» был не только дворец с парком для прогулок, но и пожелавшие разделить его судьбу боевые товарищи: генералы, офицеры, солдаты его знаменитой гвардии… А ведь триумфальные войны Наполеона в течение многих лет были настоящим бедствием и постоянной «головной болью» для всех европейских монархий (Не к месту будет сказано, но показательных международных трибуналов над свергнутым императором и его блистательными полководцами победившая коалиция не устраивала. − Прим. авт.).
Правда, были и другие примеры, когда в силу политической необходимости высокопоставленного пленника нельзя было оставлять в живых. Однако даже в таких крайних ситуациях ему не отказывали в уважении его воинского чина, титула или заслуг. И потому никогда не приговаривали к позорным видам казни (Исключения из этого правила чрезвычайно редки, хотя именно таким исключением стала казнь английского короля Карла I Стюарта. См. также очерк «Адмирал Ониси: окаянный самурай императора Хирохито». − Прим. авт.).
5. ПОСМЕРТНАЯ РЕАБИЛИТАЦИЯ ПИРАТОВ ВСЕХ ВРЕМЕН И НАРОДОВ
Однако Токийский международный трибунал, в угоду США, Великобритании и Советского Союза не только отступил от традиций европейских монархий в отношении побежденного государства, но и показал себя с весьма неприглядной стороны.
И поэтому попытки Токийского трибунала унизить и обесчестить побежденных говорят о нравственной ущербности самих победителей, о деградации их воинской этики, которая, по большому счету, проистекала из традиций военной аристократии, и даже об отрицании элементарных норм приличия (Советский Союз, как и Соединенные Штаты, не имел национальной аристократии, и в каком-то смысле это сближало их позиции: а какое им, собственно говоря, дело до того, как будут выглядеть на суде японские маркизы или бароны? Франция, хотя и сохраняла остатки своей родовитой аристократии, давно была республикой. Видимо, поэтому Британия и осталась при своем особом мнении… − Прим. авт.).
Для сравнения. Во все времена за морской разбой пиратов без лишних слов и судебных проволочек просто вздергивали на реях. Это считалось не только традиционной, но и вполне заслуженной карой за их преступления. Однако до предела упрощенное судебное производство и саму казнь в фарс не превращали, прекрасно понимая, что это далеко не первый и уж тем более не последний случай (Как показывал опыт борьбы с морским разбоем − а таковой насчитывает много тысячелетий, ни казни пиратов, ни безжалостное уничтожение их пиратских шхун не уменьшали количества ни тех, ни других. На протяжении всей истории человечества никому и никогда не удавалась избавиться от этого бедствия. Соответственно, морские пираты есть и в наше время. − Прим. авт.).
Но если начать вешать боевых офицеров и адмиралов флота, то что тогда делать с морским разбойниками? Четвертовать? Сажать на кол? Или, может, заживо сжигать? Наподобие того, как инквизиция живьем сжигала одержимых дьяволом, еретиков и всех тех, кто не разделял их догматов? Отсюда уже недалеко до крематориев и пепла, оставшегося от сожженных жертв… (Какой бы дикостью нам это ни казалась, но Токийский трибунал закончился именно таким финалом: в декабре 1948 года тела казненных были сожжены, а их прах рассеян с самолета. − Прим. авт.).
Впрочем, организаторы Токийского военного трибунала оказались в щекотливой ситуации с самого начала, как только объявили миру о своих благих намерениях. И как бы они ни старались, украшая Международный трибунал своими государственными флагами, ублажая общественность трескучими декларациями или поражая невзыскательную публику несметным количеством рассмотренных документов и свидетельств, но даже сейчас видно, что победившая коалиция оказалась заложником собственной ущербности, порочности и амбициозности.
Токийский международный трибунал превратился в фарс. Что же до благих намерений его устроителей, то куда ведет дорога, вымощенная теми намерениями, известно давно.
Достаточно обратить внимание на формулировку официального названия того исторического процесса − «Международный военный трибунал по Дальнему Востоку», чтобы понять, что с самого начала процесс был «шит белыми нитками». Самопровозглашенный трибунал должен, по определению, рассматривать все (!) военные преступления, совершенные в том регионе в 1939 − 45 годах всеми (!) участниками вооруженных конфликтов, и карать виновных за их совершение. Или как утверждали еще древние римлянине: «Dura lex, sed lex» (Закон суров, но это закон (лат.) − Прим. авт.).
