Страница: 10/19
Помнится, мне было девять лет, когда я увидела свиток картин под
названием "Богомольные странствия Сайге"[9]. С одной стороны
были нарисованы горы, поросшие дремучим лесом, на переднем плане - река,
Сайге стоял среди осыпающихся лепестков сакуры и слагал стихи:
Только ветер дохнет -
и цветов белопенные волны
устремятся меж скал.
Нелегко через горную реку
переправиться мне, скитальцу...
С тех пор как я увидела эту картину, душа моя исполнилась зависти
и жажды сих дальних странствий. Конечно, я всего лишь женщина, я не
способна подвергать свою плоть столь же суровому послушанию, как Сайге,
и все же я мечтала о том, чтобы, покинув суетный мир, странствовать,
идти куда глаза глядят, любоваться росой под сенью цветущей сакуры,
воспевать грустные звуки осени, когда клен роняет алые листья, написать,
как Сайге, записки об этих странствиях и оставить их людям в память о
том, что некогда я тоже жила на свете... Да, я родилась женщиной и,
стало быть, неизбежно обречена изведать горечь Трех
послушаний[10]: я жила в этом бренном мире, повинуясь сперва
отцу, затем государю... Но в душе моей мало-помалу росло отвращение к
нашему суетному, грешному миру.
- - -
Моя жизнь при дворе проходила под покровительством деда моего
Хёбукё, его заботами не знала я недостатка в нарядах и ни в чем не
нуждалась. Пусть не так, как отец, но все же дед всячески меня опекал, и
это, прямо скажу, было отрадно. Однако с тех пор, как скончался
маленький принц, мой сын, я все время грустила, считала его смерть
наказанием за грех, который я совершила. Мне рассказывали, что государь,
тайно навещавший младенца, говорил, глядя на его улыбку, на его
по-детски милое личико: "Я как будто вижу свое изображение в зеркале! Да
ведь мальчик - вылитый я!.." Это повергало меня в глубокую скорбь,
служба при дворе причиняла одни страдания, ни днем, ни вечером я не
знала покоя. Меж тем государыня по непонятной причине - право, я ни в
чем перед ней не провинилась! - запретила мне появляться в ее покоях и
приказала вычеркнуть мое имя из списка ее приближенных, так что жизнь во
дворце тяготила меня все больше. "Но ведь это не означает, что я тоже
тебя покинул!" - утешал меня государь, но на душе у меня было
по-прежнему безотрадно, все складывалось не так, как надо, я избегала
людей, стремилась к уединению; видя, как я грущу, государь все больше
жалел меня, и я, со своей стороны, была ему за это так благодарна, что,
кажется, была бы ради него готова пожертвовать жизнью.
