Страница: 5/19
После полуночи родовые муки стали еще сильнее. Приехала моя тетка,
госпожа Кёгоку, - ее прислал государь, явился дед Хёбукё, возле меня
собралось много народа. "Ах, если б жив был отец!" - При этой мысли
слезы выступили у меня на глазах. Прислонившись к служанке, я ненадолго
задремала, и мне приснился отец, совсем такой, каким я знала его при
жизни. Мне почудилось, будто он с озабоченным видом подошел, чтобы
поддержать меня сзади, и в этот самый миг родился младенец - полагалось
бы, наверно, сказать "родился принц"... Роды прошли благополучно, это,
конечно, было большое счастье, и все же меня не покидала мысль о грехе,
которым я связала себя с тем, другим, с Акэбоно, и сердце мое рвалось на
части.
Хотя роды происходили, можно сказать, тайно, все же дядя Дзэнсёдзи
прислал новорожденному принцу меч-талисман и все прочее, что положено
для младенца, а также награды, пусть и не такие уж щедрые, священникам,
возносившим молитвы.. "Будь жив отец, я, конечно же, рожала бы в усадьбе
Кавасаки, под отчим кровом..." - думала я, но дайнагон Дзэнсёдзи - надо
отдать ему справедливость - действовал весьма расторопно, позаботился
обо всем, вплоть до одежды для кормилицы, не забыл и "звон
тетивы"[5]. Да и все другие обряды совершались, как
предписывает обычай, один за другим в строгом порядке. Так незаметно,
словно во сне, пролетел этот год. Много было радостного, торжественного
- роды, "звон тетивы", но много и горестного - отец, явившийся мне во
сне... Возле меня все время толпились люди, и хотя так уж повелось
исстари, но мне было тяжко думать, что я против воли оказалась
выставленной на обозрение чужим, посторонним взорам... Младенец родился
мужского пола - это, конечно, была милость богов, но душа моя пребывала
в ту пору в таком смятении, что невольно думалось: все напрасно, такой
грешнице, как я, не поможет даже подобная благодать...
- - -
В двенадцатую луну, по заведенному обычаю, все во дворце очень
заняты - служат молебны, непрерывно происходят богослужения; пользуясь
этим, Акэбоно снова отважился меня навестить. Всю ночь длилось наше
свидание, и, пока я ждала, чтобы, возвещая близкий рассвет, запели
птицы, незаметно наступило утро, стало совсем светло. "Теперь
возвращаться опасно!" - сказал он и остался у меня в комнате. Мы
проводили время вдвоем, мне было страшно, а в это время принесли письмо
государя, больше, чем обычно, полное ласковых слов любви. Письмо
заканчивалось стихотворением:
"Мне в безлунную ночь,
что чернее, чем ягоды тута,
отчего-то во сне
вдруг привиделось, будто к чужому
твой рукав на ложе прижался..."
Сердце у меня упало, я терзалась тревогой, что и как он видел во
сне, но что мне оставалось ответить?
"От тебя вдалеке,
что ни ночь, подстилаю печально
в изголовье рукав -
лишь сиянье луны со мною
одинокое делит ложе..." -
написала я, сама содрогаясь от собственной дерзости, но, как бы то
ни было, отделалась пристойным ответом.
