Страница: 2/14
- Я готов был отринуть все узы любви и долга и вступить на путь
Будды, - говорил он, - но покойный дайнагон, твой отец, так тревожился о
тебе, так просил не оставить тебя заботой... И я подумал, что с тобой
будет, если я тоже уйду от мира? Вот они цепи, которыми я прикован к
этому миру...
"Он прав в своем желании постричься... Ведь и я приняла такое же
решение... Так зачем бы теперь уговаривать его остаться в миру?" -
подумала я, и мне стало так скорбно при мысли, что придется с ним
разлучиться, что ни единого сухого местечка не осталось на рукавах моего
тонкого одеяния.
- Как только я разрешусь от бремени, я сразу уйду от мира,
затворюсь где-нибудь в глуши гор...- сказала я. - И вы тоже, стало быть,
решили принять постриг? - спросила я, растроганная до глубины души. Так
мы беседовали, открыв друг другу все, что было на сердце.
- А письмо настоятеля - как оно ужасно! - сказал Дзэнсёдзи. -
Конечно, все случилось не по моей вине, однако все же я испугался - что
теперь с нами будет? И вот не прошло много времени, как видишь, что
случилось и с тобой, и со мной... И впрямь думается - это проклятие
настоятеля! Знаешь, когда ты исчезла и государь разыскивал тебя повсюду,
где только можно, как раз в это время настоятель приехал во дворец. Он
уже возвращался к себе в обитель, когда встретил меня у главных ворот.
"Правда ли, что толкуют о Нидзё?" - спросил он. "Да, никто не знает,
куда она скрылась",- ответил я, и тут настоятель - уж не знаю, что было
у него при этом на уме, - остановился, некоторое время молчал, закрыв
лицо веером, чтобы скрыть лившиеся из глаз слезы, а потом произнес: "В
Трех мирах [3] не обрящете вы покоя, в пещь огненную они для
вас обратятся..." - и при этом он казался таким несчастным, таким
убитым... Да нет, никаких слов не хватит, чтобы передать его состояние!
Представляю себе, что творилось в его душе, когда, вернувшись в обитель,
он обратился с молитвой к Будде!
Так говорил Дзэнсёдзи, а я, слушая его, снова вспомнила, как сияла
луна в ту ночь, когда настоятель написал мне:
"...но печально струит
с предрассветных небес сиянье
ясный месяц осенней ночи", -
и раскаивалась - зачем я была тогда так упряма и непреклонна,
зачем сказала ему такие жестокие слова, и слезы росой увлажнили мои
рукава.
Уже стало светать, и дайнагон, опасаясь людской молвы, поспешил с
отъездом, шутливо сказав:
- Возвращаюсь совсем как будто после любовной встречи! - но тут
же, переменив тон, добавил: - Когда станешь монахиней, вспоминай
очарование этой ночи и грусть утреннего прощания!