Страница: 4/13
Эту ночь я провела в бдении на галерее храма, слушала, как
пришедшие на молитву паломники распевают стихи, и на сердце у меня стало
спокойней. Я глубоко постигла не только великое милосердие Будды, ради
спасения людей снизошедшего в этот край, в пыль и прах нашей грешной
земли, но сподобилась также уразуметь и промысел божий, ведущий смертных
к прозрению через создание стихов, - "безумных слов, пустых
речей"[5], как иногда готовы называть поэзию. Предание гласит,
что в давние времена епископ Синки, ученик преподобного Синкая из
монастыря Кофукудзи, очень сердился на грохот бубнов и звон
колокольчиков, долетавший из храма Касуга. "Если я когда-нибудь стану
главой всех шести обителей Нары, - сказал он, - я на вечные времена
запрещу бить в бубны и колокольцы!" Желание его исполнилось, он стал
настоятелем всех монастырей Нары и тотчас же осуществил то, что давно
замыслил, - запретил священные песни и пляски в храме Касуга. Тишина
воцарилась за алой, окрашенной в киноварь оградой, музыканты и
танцовщицы погрузились в уныние, но, делать нечего, молчали, положившись
на волю божью. "Больше мне нечего желать в этой жизни, - сказал епископ.
-Теперь буду ревностно молиться лишь о возрождении в грядущем
существовании!" - И, затворившись в храме Касуга, он воззвал к богу,
вложив в молитвы весь пыл своего благочестия. И светлый бог явился ему
во сне и возгласил: "Вся вселенная мне подвластна, но ради спасения
неразумных людей я умерил свое сияние и добровольно окунулся в пыль и
прах сего грешного мира, где жизнь сменяется смертью. Ныне велика моя
скорбь, ибо, запретив звон бубнов и колокольцев, ты отдаляешь смертных
от единения с Буддой! Я отвергаю твои молитвы, они мне неугодны!"
С тех пор кто бы ни противился священным песням и танцам, как бы
ни порицал их исполнение, музыка и пение в храме Касуга и поныне не
умолкают.
Когда мне рассказали об этом, душу охватило благоговение и на
сердце стало спокойней.
На следующее утро я посетила женский монастырь Лотос Закона,
Хоккэдзи, и встретилась с живущей там монахиней Дзякуэнбо, дочерью
министра Фуютады. Мы говорили о печалях нашего мира, где все
недолговечно, все бренно и за жизнью неизбежно приходит смерть. На
какое-то мгновение я даже ощутила желание тоже поселиться в такой
обители, но я понимала, что не создана для спокойной и тихой жизни,
всецело посвященной изучению святой науки, и, влекомая грешным сердцем,
для коего, видно, все еще не приспела пора прозрения, покинула обитель и
отправилась в монастырь Кофукудзи. По дороге я набрела на усадьбу
преподобного Сукэиэ, старшего жреца храма Касуга.
Я не знала, чей это дом, и прошла было мимо; ворота выглядели так
внушительно, что я приняла строение за какой-нибудь храм и вошла за
ограду; оказалось, однако, что это не храм, а усадьба знатного человека.
Прекрасное зрелище являли хризантемы, высаженные рядами наподобие
изгороди. Они уже немного привяли, но все еще могли бы соперничать
красотой с хризантемами, растущими во дворце. В это время ко мне подошли
двое юношей. "Откуда вы?" - спросили они, и, когда я ответила, что
пришла из столицы, они сказали, что им стыдно за убогий вид увядших
цветов... Речи их звучали изысканно. Это были сыновья Сукэиэ - старший,
Сукэнага, тоже жрец храма, и младший, Сукэтоси, помощник правителя земли
Мино.
