Страница: 5/7
Неореалисты требовали от литературы глубины раскрытия явлений реальной жизни и тонкого психологического анализа духовного мира человека (Акугатава Рюноске, Кикути Кан, Кумэ Масао).
Неоромантисты утверждали приоритет красоты и проповедовали гедонистическое отношение к жизни.
Когда кончилась "демократия Тайсё" (которая велась со второй половины 10-х годов ХХ века) и началась волна депрессий, писатели самых различных направлений отстраняются от действительности и замыкаются в своем творчестве. В литературе начинает преобладать жанр эго-беллетристики - "ватакуси сёсэцу". Эго-беллетристика была сосредоточена на личных переживаниях, описываемых без всякой связи с действительностью.
Увлечение эго-беллетристикой с новой остротой поставило проблемы творческого вымысла, композиции и сюжета, вызывающие споры в литературных кругах. Сюжет, композиция, вымысел издавна рассматривались в японской литературе как надуманность, привнесенная в произведение для занимательности, в то время как подлинная литература должна быть безыскусственной, рождаться сама собой вслед за естественным течением жизни. Эго-беллетристика считалась серьезной литературой, расчитанной на узкий круг читателей, так называемый "бундан" или "литературный мир". Появившиеся в этот период термины "цудзоку бунгаку" и "цудзоку сёсэцу" - "общедоступная литература" и "общедоступный роман" использовались не только применительно к легкому чтиву, расчитанному на читателя с невзыскательным вкусом, но и к подлинно художественным произведениям, написанным в простой, доходчивой манере, в основе которых лежал четкий сюжет.
В начале 20-х гг. появляется термин "пурорэтария бунгаку" - "пролетарская литература" в связи с распространением социалистических идей. Социальные потрясения, вызванные землетрясением в районе Канто, произошедшим в сентябре 1923 года, репрессии, разруха, страх породили так называемую "тревогу времени" - "дзидай-но фуан", которая, в свою очередь, вызвала "тревогу чувств" - "кандзё-но фуан". Те японские писатели, которые понимали, что в эго-романе невозможно выразить остро переживаемое состояние тревоги, пытались создать своеобразную новую "чистую" литературу, заимствуя стиль новых европейских писателей, родившийся после первой мировой войны. В японии к этому времени уже были известны и быстро распространялись направления западного искусства - символизм, футуризм, дадаизм и, конечно, фрейдизм. Японские модернисты, так же как и западные писатели пытались перенести метод психоанализа в область художественной литературы. Этот метод позволял им, оставаясь вне политической борьбы, улавливать дух времени, настроение и тенденции эпохи, чтобы передать их в "отстраненной" форме художественного слова, отвлеченного образа.
При всем том, что рост империализма нес народным массам усиление эксплуатации, голод и нужду, японская интеллигенция в целом связывала с развитием капиталистических отношений самые радужные надежды, считая такой путь едиственно возможным путем к прогрессу. В период общего национального подъема, когда Япония уверенно вступала в семью народов мира после долгих веков самоизоляции, в поэзии не было места для мрачного безверия и горького разочарования.
Тот декаданс, которым упивались на раннем этапе творчества Китахара Хакусю, Киносита Мокутаро, Такамура Котаро, был своего рода стилизацией, игровой пародией на "Цветы зла" Бодлера, на пропитанные безысходной тоской стихи Верлена и желчные строки гонимого отчаянием Рэмбо.
Нарочитый эстетизм японских символистов отнюдь не был свидетельством их духовной бедности и вторичности по отношению к западным предшественникам. Наоборот, в своих поисках Хакусю, Рофу, а за ними Хоригури Дайгаку, Сайдзё Ясо, Мураяма Кайта необычайно расширили творческий диапазон киндайси. Они обогатили образный строй стиха, ввели в гибкую ритмико-интонационную структуру новой поэзии элементы традиционной метрики, идущие от песен-коута и старинных имаё, от классических танка и романтических синтайси. Они овладели магией слова и явили японскому читателю неведомые доселе золотые россыпи лексики в такой красоте и блеске, о каких не могли даже мечтать мастера минувших веков. И все же, сложность образов в сочетании со старым письменным языком, который по-прежему служил для поэтов-символистов единственным языком поэзии, сделали их творчество достоянием очень узкого круга интеллигенции. Для многих поэтов символизма эволюция их художественных принципов сказалась с годами в сознательном опрощении и возвращении к истокам национальной поэтической традиции.
