XXVI. Вечер того же дня
Сгущались сумерки, слышалась прекрасная музыка. Сановники окружали государя. Исполнялись танцы — "Десять тысяч лет", "Великий мир" и "Дворец поздравлений". В самом конце последовал танец "Великая радость". Когда лодки с музыкантами скрылись за островом и исчезли вдали, звуки флейты и барабана, доносившиеся из-за деревьев, смешались с шумом ветра в ветвях сосен и слились в музыку удивительной красоты. Ручей, в котором расчистили русло, приятно журчал, стремя поток в озеро, где ветер с шумом гнал волны.
Становилось прохладно, а государь был одет слишком легко. Сакё-но Мёбу замерзла сама, и потому, когда она осведомилась о самочувствии государя, дамы едва удержались от смеха.
"Когда вдовствующая государыня была еще жива, она частенько наведывалась сюда. Вот было времечко!" — молвила Тикудзэн-но Мёбу и стала рассказывать о днях прошлых. Но это было явно не ко времени и не к месту, и потому люди стали молча перемещаться на другую сторону помоста, поскольку, если бы кто-то только сказал: "Какие прекрасные то были времена!" — Тикудзэн разразилась бы слезами.
Представление в честь государя было в самом разгаре, когда младенец разразился трогающим сердце плачем. Правый министр Акимицу [944—1021] воскликнул: "Послушайте! Он кричит в тон музыке "Десять тысяч лет"!" Начальник левой стражи Фудзивара-но Кинто и еще несколько человек громко стали читать "Десять тысяч лет, тысяча осеней".
Митинага, выступавший сегодня в роли хозяина, молвил: "Отчего это думают, что выезды государя в прежние времена превзойти уже нельзя? Чем сегодня хуже?" Тут он заплакал пьяными слезами. Конечно, говорить о том нужды не было, но то, что сам Митинага сказал так, было особенно чувствительно.
Митинага покинул помещение. Государь же скрылся за бамбуковой шторой и призвал Акимицу составить указ о пожаловании рангов. Повышение было даровано всем заслуживающим того — служившим во дворце государыни или же состоявшим в родстве с домом Митинага.
Чтобы выразить свою радость по поводу рождения принца, собрались сановники из рода Фудзивара. Но не все стали в ряд, а лишь те, кто принадлежал к северному дому
[33]. Исполнялся благодарственный танец.
Не успел государь отправиться в покои государыни, как раздались крики: "Темнеет! Паланкин готов!" — и государь покинул дворец.
XXVII. 17-й день 10-й луны
На следующее утро, когда еще не рассеялся туман, прибыл государев гонец. Я же заспалась и не видела его. В тот день впервые новорожденному должны были постричь волосы. Действо отложили из-за приезда государя.
В тот же день распределялись должности по управлению делами наследника. Я весьма сожалела, что не знала о том заранее.
Последние дни убранство дворца выглядело крайне просто, но теперь все, вернулось к прежнему порядку. Супруга Митинага, которая с волнением ожидала рождения ребенка последние годы, после успешных родов успокоилась. Она приходила к мальчику вместе с супругом на рассвете, чтобы поухаживать за ним. Ее движения были исполнены достоинства и очарования.
XXVIII. Ночь того же дня
Наступила ночь. Луна была прекрасна. Помощник управляющего делами дворца Санэнари, желая, вероятно, через кого-либо из дам выразить благодарность государыне за повышение в ранге и обнаружив, что боковая дверь была после купания мокрой и никаких голосов не слышно, приблизился к комнате Мия-но Найси в восточном конце коридора. "Есть здесь кто-нибудь?" — спросил он. Затем Санэнари прошел дальше и приоткрыл верхнюю створку ставней, которую я оставила незапертой. "Есть кто?" — повторил он, но, когда ответа не последовало и управляющий делами дворца Таданобу, находившийся с ним, еще раз спросил: "Есть здесь кто-нибудь?" — я уже не могла притворяться, что не слышу, и откликнулась. Я не заметила в них никакого раздражения.
— Ты не слышишь меня, но замечаешь управителя. Это естественно, хотя все равно заслуживает осуждения, ибо здесь звания — не в счет, — сказал Санэнари с упреком. Тут он приятным голосом затянул "Сегодня хороший день"
[34].
Была глубокая ночь, и луна светила особенно ярко.
— Открой же нижний ставень, — настаивали они, но позволить высоким гостям вести себя столь неподобающим образом даже здесь, где их никто не видит, я сочла неприличным. Была бы я помоложе, мне бы многое простилось за неопытностью, но теперь я не могла быть столь безрассудна и ставень не отворила.