Страница: 2/10
Мой родитель, который, пусть чисто номинально, считался опекуном Саэки, несколько раз пытался читать ему мораль. Саэки с тоскливым видом выслушивал поучения, врал, что прямо с завтрашнего дня начнет новую жизнь, а назавтра отправлялся в казино и изо всех сил старался выиграть. Такой уж это был парень - здравые советы до него никак не доходили, а началом новой жизни он считал хороший выигрыш. Немного разбогатев, Саэки выплачивал задолженность за учебу, начинал усердно посещать лекции и ходить в библиотеку, сдавал все "хвосты". Его образ жизни напоминал растягивание и сокращение мышц - очевидно, следствие занятий культуризмом.
Тем временем я - то ли в силу замкнутости характера, то ли из-за стариковского своего темперамента - увлекался главным образом китайским чаем. Был в чайнатауне один чайный домик, куда я наведывался буквально через день. Подружился с администратором, даже удостоился постоянного столика напротив кухни. Там я читал, занимался, болтал с подружками, закусывал. Просиживал часа по два, по три, а иной раз и по пять. Обсасываю утиную лапку и пытаюсь представить нашествие на мою страну чужеземных орд. Или уплетаю моченую редьку и читаю книгу, описывающую эпоху, в которую жили герои "Сна в красном тереме". А то еще хрупаю орешек, вынутый из рисового колобка, и сопереживаю бедным интеллигентам, которых мучают и обижают юные хунвэйбины. Не ходил я ни в дискотеки, ни на порношоу - грыз гранит науки: хлебал китайский чай и постигал обильную событиями китайскую историю.
Саэки, само собой, не упускал случая поиздеваться надо мной. "Ты что, парень, - говорил он, - ведь это Нью-Йорк, а не Шанхай".
Да, я не ел пицц и гамбургеров (а к суси и не прикасался), не резался в "блэк-джек", не баловался наркотиками. Но зато мог бы написать трехтомный трактат о высочайшей в истории человечества кулинарной культуре.
В общем, меня с души воротило от хулиганских выходок Саэки, а его, в свою очередь, тошнило от моего книгокопательства. Курса до третьего я еще как-то мог с ним общаться, но потом у него, по-моему, что-то разладилось с речью. Я перестал понимать, что он говорит, - на пятьдесят процентов это был нечленораздельный гул, идущий из глубин его организма, откуда-то из самых генов, а на остальные пятьдесят - наркотический бред. Ему уже мало стало торговцев наркотиками, Саэки обзавелся приятелем-химиком, который оборудовал у себя на кухне целую лабораторию по синтезу ЛСД. Раз в неделю они закатывали групповые "полеты".
- ...Знаешь, я стал ощущать, как движется время. По-японски "время" - два иероглифа: "час" и "промежуток", так? Так вот, я чувствую, что в этот самый "промежуток" запросто помещаюсь весь, целиком.
- ...Я тут ходил в "Метрополитен" - ну, картины и все такое. А в башке с ночи еще ЛСД гуляет. И вдруг - бац! - и меня, и всех остальных посетителей засосало прямо в холсты. А по галерее принялись разгуливать те, другие, с полотен Сезанна и Пикассо.
- ...Сижу тут у себя, смотрю в зеркало. И вдруг мое изображение как заговорит! Знаешь, какой оно мне текст выдало? Я, говорит, в прошлом рождении был русским евреем, поэтом, который умер в сибирском лагере. Как, бишь, его звали-то... Черт, не выговоришь.
И этого типа я знал с самого детства! Чушь какая-то. Я испугался, что уже поздно, но все же предъявил своему приятелю ультиматум: если он хочет поддерживать со мной дружбу и впредь, то обязан выполнить ряд условий. Главное - больше никаких "полетов". Иначе точно улетит - в тюрьму, в рай или в Зазеркалье. Денег я ему одалживать больше не буду. Наоборот, постараюсь сделать так, что он их вообще получать перестанет.
И что вы думаете? Не таким уж пропащим наркоманом оказался Саэки. По-моему, больше всего на него подействовала угроза насчет денег. Во всяком случае, перестроился он моментально. Может, и сам понял, что хватит? Саэки снова сделался завсегдатаем читальных залов. Чтобы наслаждаться галлюцинациями без вреда для здоровья, он начал заниматься тантра-йогой. Я принимал столь деятельное участие в перевоспитании приятеля, что стал вместе с ним ходить к гуру.
Когда Саэки было двадцать три, он обрюхатил одну японочку, приехавшую на стажировку в Колумбийский университет. Девочка оказалась из влиятельной семьи, единственная наследница владельца фармацевтической компании. Саэки решил жениться. Она была прехорошенькая, но немножко бестолковая - то у нее кольцо с пальца сопрут, то бумажник. И чуть что, сразу в слезы. Саэки взял на себя роль телохранителя и защитника Плаксы (так он ее называл). Покорно таскался за ней и в оперу, и по магазинам, и на званые обеды с французской кухней. Согласно его "сравнительной бабологии", самыми пикантными в сексуальном отношении считались латиноамериканки. Мнение о японках Саэки оставил при себе. Мотивы его женитьбы были яснее ясного: "Иена сейчас на подъеме, так? Значит я должен позаботиться, чтобы она поступала ко мне бесперебойно". Плаксе при этом отводилась роль иенного трубопровода.