Страница: 6/10
У меня не было дома, куда я мог бы вернуться, - я знал это. Надо мной висело проклятье, как над "Летучим голландцем". То самое проклятье, которое преследовало и Саэки. Во всяком случае, жить как прежде я уже не мог. Я тоже должен был стать другим. Привыкнуть к токийской жизни? Ни за что! Токийская жизнь - это размягчение мозгов, обрастание жиром. Размеренно плыть по тихим водам, которых не касается дыхание ветра, и постепенно, с плавным ускорением, стареть... От одной мысли мороз по коже. Тоскливо бормотать о бессмысленности жизни, убеждая себя, что ничего страшного, просто, мол, старею. Такие вот изящные, вежливо раскланивающиеся друг с другом люди - привидения, наверное, и создали пресловутую японскую культуру.
- Привет. Как пуста человеческая жизнь,а?
- Ты прав, пуста. Ну пока, не болей. Саэки понял все это раньше меня. Он был человеком по-настоящему нравственным. "Жизнь - штука опасная", - вот его мораль.
Страх перед старостью и боязнь одиночества подействовали на мое тело удивительным образом. Главным образом, на простату, деятельность которой необычайно оживилась - я готов был трахаться всегда, везде и с кем угодно. А Миюки, увлеченная своими посредническими обязанностями, все время была занята. Каждой встрече в постели предшествовали длинные и сложные переговоры с перелистыванием ежедневника. А жизнь порознь уводила меня от жены все дальше и дальше. Мой член, как стрелка взбесившегося от радиации счетчика Гейгера, то и дело дергался кверху - на улице, на работе, в переполненной электричке. "Хотим подругу! Кого угодно!" - взывали двести миллионов головастиков, двести миллионов заступников, желавших спасти меня от одиночества. Они искали бы пару везде, даже в безлюдной пустыне. О, мои милые детки, дорогие мои гены!
Нижняя часть тела уводила меня из дому скитаться по ночным улицам. Для того чтоб обнаружить в ночи заслуживающую внимания пару, нужен сенсор необычайной чувствительности, а пенис - антенна куда более надежная, чем глаза, нос или уши. Эта телескопическая антенна улавливала раздражитель, находящийся где-то в лабиринте улиц, и указывала мне путь.
Место, где находится женщина или мужчина, обладающие особой аурой, озаряется как бы сиянием. Если оно сильно, мой пенис распознавал его за сотни метров. Я вприпрыжку несся к цели, придерживая сквозь карман свою наполовину выдвинутую антенну. Потом пристраивался за спиной женщины (иногда это оказывался мужчина) и, пожирая ее (его) глазами, тащился следом. В эти минуты я забывал, что у меня есть свой дом - мой дом там, куда шло это незнакомое существо. В Нью-Йорке в подобной мечте не было бы ничего фантастического. За годы, прожитые в этом городе, у меня бывали периоды, когда я неделями не появлялся дома, ночуя где придется.
Что ждало меня, вернись я к себе? Квартирка, заставленная книгами по китайской истории. Пойти к Миюки? Ее наверняка нет дома, а если и пришла, то валится с ног от усталости и ни на что не годна. К тому же в последнее время эти хреновы "патриоты" совсем обнаглели. Они каким-то образом отыскали мое убежище и чуть не каждый день кто-нибудь из них являлся требовать пожертвований. А однажды приперся сам их босс и пристал с ножом к горлу, чтобы я написал статью: мол, никакой резни в Нанкине на самом деле не было. Обещал "сказочный" гонорар.
Пошли они все! Чтобы я тратил свои деньги и время на этих скотов, не дающих мне житья. Да я лучше буду кормить бифштексами бродячих кошек и собак и читать им лекции по китайской истории, решил я. В общем, "патриоты" портили жизнь мне, я как умел пакостил им. То нарочно заговорю с ними по-английски, то внезапно разражусь истерическими рыданиями, а то, приплясывая на ходу, сверну к полицейскому участку... Была у меня надежда, что они сочтут меня психом и наконец отвяжутся.
III
Однажды, примерно через полгода после возвращения в Японию, мне нестерпимо захотелось прожить несколько дней бок о бок с Миюки. По телефону мы общались чуть ли не каждый день, но я представил, как мы будем шептаться не в трубку, а прямо в ухо друг другу, сплетясь обнаженными телами... И немедленно, без предупреждения, прямо среди дня, отправился к жене. Как ни странно, я застал Миюки дома. Но она была не одна. У нее сидел очередной американский художник, которого она пыталась "продать" японской публике. Он потягивал пиво и вел себя, как дома. Кажется, мне повезло, что я не застукал их голышом. Особенно меня почему-то разозлило то, что американец напялил мой вязаный кардиган.
"Ты что? Хочешь что-нибудь взять?" - спросила Миюки. Она была само спокойствие. Или в таких случаях нужно сказать "само хладнокровие"?
