Страница: 3/12
Утром было очень ясно.
Я стирала, готовясь к поездке, зазвонил телефон.
Половина двенадцатого? Странное время для телефонного звонка.
Недоумевая, я сняла трубку:
– Ой, Микагэ-тян! Сколько лет, сколько зим! – прокричал высокий
хрипловатый голос.
– Тика-тян? – удивилась я. Она звонила с улицы, доносился шум
автомобилей, но голос был хорошо слышен, и я узнала ее.
Тика-тян – управляющий в баре Эрико и, разумеется, трансвестит.
Раньше она часто оставалась ночевать в доме Танабэ. После смерти Эрико бар
перешел к ней.
Хотя я и говорю "она", но нельзя отрицать, что Тика-тян по сравнению с
Эрико, с какой стороны ни посмотри, – мужчина. Но ей идет косметика, она
высокая и тоненькая. Она прекрасно выглядит в ярких платьях, жесты ее
плавные и мягкие. Она робкая и чувствительная: однажды в метро дети,
издеваясь над ней, задрали ей юбку – она рыдала не переставая. Не
хотелось бы этого признавать, но когда я рядом с ней, мне всегда кажется,
что я – больше мужчина, чем она.
– Знаешь, я сейчас на станции, ты не могла бы ко мне выйти на
минуточку? Нужно поговорить. Ты обедала?
– Нет еще.
– Тогда приходи скоренько в "Сарасина"! – торопливо сказала Тика-тян
и бросила трубку. Делать было нечего, я бросила сушить белье и выскочила
из квартиры.
Быстрым шагом я шла по улице, залитой полуденным зимним солнцем, не
оставлявшим тени. Когда я вошла в лапшичную (собая – ресторанчик, где подают лапшу из гречневой муки.
), Тика-тян в тренировочном
костюме, в этой навевающей ужас "национальной одежде", ела лапшу
тануки-соба (лапша из гречневой муки, посыпанная луком и кусочками кляра), ожидая меня.
Я подошла к ней, и она закричала:
– Ой, приветик! Давно не виделись! Какая ты женственная стала. Прямо
подойти боязно.
У меня защемило в груди, скорее не от того, что мне стало неловко, а
от того, что я была рада ее видеть. Я нигде не встречала такой улыбки,
беззаботной, кому ни улыбнись, стыдно не будет. Тика-тян, широко улыбаясь,
смотрела на меня. Немного смущаясь, я крикнула:
– Лапшу кисимэн (длинная лапша из пшеничной муки) с курицей, пожалуйста.
Торопливо подошла пожилая официантка – похоже, у нее было много
заказов - с грохотом поставила стакан с водой.
– Ну, и о чем ты хотела поговорить? – начала я, не отрываясь от
лапши.
Всякий раз, когда у Тика-тян был ко мне разговор, это значило, что она
хотела посоветоваться со мной по поводу какой-нибудь ерунды. Вот и сейчас,
наверное, что-нибудь из этой оперы, – подумала я, но Тика-тян зашептала с
таким видом, будто хотела сообщить мне что-то ужасно важное.
– Ты знаешь, это по поводу Ю-тяна (уменьшительное от Юити), – мое сердце так и ухнуло.
– Он вчера пришел в бар посреди ночи и говорит: Не спится мне! Что-то
плохо мне, говорит, давай съездим куда-нибудь, развеемся. Нет, ты не
думай! Я его знаю еще во-от такусеньким. У нас ничего с ним... Да он мне
как сын. Как сын.
– Да знаю я. – Я засмеялась. Тика-тян продолжала.
– Я так удивилась. Я же дурочка, никогда толком не могу понять, что у
человека на душе... А он, он ведь никогда не показывает другим свои
слабости. Он слезливый, конечно, но никогда не ноет, не пристает с
капризами, правда же? А тут вдруг прилепился: поехали да поехали. Грустный
такой, того и гляди угаснет весь. Я бы и хотела с ним поехать, но мы
сейчас бар ремонтируем. Еще ничего в норму не пришло, так что не могу
отлучиться. Ну, я ему и говорю: не могу, а он: Да-а? Ладно, тогда один
поеду куда-нибудь. Поник весь. Я ему дала адресок одной гостиницы.
– Ага.
– Ну, и я в шутку говорю: Возьми Микагэ с собой. Просто пошутила,
правда. А он тогда так серьезно говорит: Она по работе в Идзу едет. И
вообще я больше не хочу ее втягивать в нашу семью. У нее сейчас как раз
всё наладилось, так что что я буду. И тут я сразу всё поняла. Сама
подумай, это ж любовь! Точно, влюбился. Микагэ, у меня и адрес его
гостиницы есть, и телефон. Поезжай за ним, Микагэ, и хорошенько делом
займись!
– Тика-тяян, – сказала я, – Я ведь завтра по работе еду.
Я была в шоке.
