Страница: 1/9
Как-то однажды я написал предсмертное письмо. Не потому, что хотел
покончить с собой. Просто меня мучило предчувствие, что меня могут убить.
Вообще-то я несколько преувеличиваю. Я написал его скорее бессознательно, в
душевном смятении - из боязни, что могу неожиданно отправиться на тот свет.
Это было в мое пятнадцатое лето.
Однажды на рассвете меня разбудил страшный грохот. "Уж не землетрясение
ли?" - подумал я, вскочил с постели и открыл окно. Прямо перед моими глазами
по небу с оглушительным ревом стремительно промчался сверкающий черный
дьявол. Он мгновенно исчез за ближайшим высоким домом, а я отчетливо
разглядел белые звезды, нарисованные на его брюхе. Подоткнув подол ночного
кимоно, я выбрался из окна, сполз на животе вниз по цинковой крыше, пробежал
вдоль стены, прыгнул в сад и нырнул в убежище. Там было так темно, что я с
разбега, ничего не разбирая, пролетел прямо до конца рва и стукнулся лбом о
деревянную стенку. Опомнившись, я тут же высунулся из рва и закричал,
обернувшись к дому: "Воздушный налет! Спасайтесь!" Однако мне только
показалось, что я кричал. На самом деле горло мое не издало ни звука. Это
было примерно за месяц до окончания войны.
В то время я жил на втором этаже флигеля и усердно занимался -
готовился стать младшим офицером морской авиации. Летная школа, в которую я
собирался поступить, находилась на одном из маленьких островов Внутреннего
Японского моря. Я никогда не видел этого островка, но он раза два приснился
мне во сне. На горе сверкала белая казарма, на крыше ее развевался под
ветром легкий шелковый флаг. Вероятно, в моем воображении слились воедино
сон и действительно виденная мною как-то издали картина аэродрома. Я мечтал
окончить такую школу. "Вот стану морским летчиком, - думал я, - и не
задумываясь направлю свой маленький самолет прямо на трубу вражеского
корабля".
Я собрался умереть. Сначала я хотел умереть как придется, но, когда
стал соображать, что к чему, мне внушили, что умирать надо достойно. Вся
душа моя трепетала оттого, что час моей гибели приближался. И я нисколько не
боялся смерти.
Ночью, лежа в постели с закрытыми глазами, я воображал себе, как буду
умирать. Это были яркие картины, от которых кипела кровь и ликовала душа.
Я обрушиваюсь на вражеский корабль с облаков. Туман. Просвет. Синее
море. Тростниковая лодка. Игрушечный корабль. Упругий ветер. Я падаю, падаю.
Фейерверк. Белые цветы. Фейерверк. Белые цветы. Клубы дыма. Вой сирены в
ушах. Он нарастает. Корабль. Белый дым. Черный дым. Жерло вулкана. Огненный
вихрь. Яркая вспышка. Тут за моими закрытыми веками, будто снежинки,
начинают кружиться белые хлопья. Как лепестки цветов вишен. Но и как пепел.
И, конечно, откуда-то из глубины души возникает песня: "Выйдешь на море -
плавают трупы" {Песня японских смертников-камикадзе.}. Когда я слышу в себе
эту песню, я всегда плачу и, легкий, как воздух, спокойно засыпаю.
С того утра весь месяц до окончания войны наш город ежедневно
подвергался налетам палубной авиации. Но дня через три мы заметили, что
опасность отдалилась. Далеко на западной окраине располагался военный
аэродром, а с противоположной стороны за крошечными рисовыми полями, на
берегу моря, стоял военный завод. Они-то, по-видимому, и были главной целью
налетов. Вражеские бомбардировщики, прилетавшие на большой скорости со
стороны моря, сбрасывали бомбы на район завода, затем, проскользнув низко
над городом, резко разворачивались и опять летели в сторону цехов. Сделав
два-три больших круга, словно набирая в легкие воздух, они уходили на запад.
Небо над городом служило им как бы местом для отдыха. Иногда с неба, после
того как исчезали самолеты, на город сыпались блестящие гильзы от снарядов
автоматических пушек, но они не несли с собой большой беды, так как не
представляли особой опасности для жизни.
Прошло десять дней, в городе ничего страшного не случилось, хотя с
крыши соседнего высокого дома было видно, что от половины заводских
сооружений ничего не осталось. Говорили также, что ангары на аэродроме из-за
обстрела авиации стали похожи на пчелиные соты. Особенно трагическим
показался мне рассказ одного рабочего о том, что на заводе была разбита
цистерна с серной кислотой и огромное количество кислоты хлынуло в ближайшее
укрытие, где жители скрывались от бомбежки - более двадцати человек исчезли
буквально без следа. Однако людям, жившим рядом со мной, никакая опасность
не угрожала. От этого становилось даже жутко. В городе царило какое-то
странное веселье. Казалось, все старались как-то развеять давящую на сердце
тоску. Некоторые с отчаяния даже бравировали своей удалью. Они забирались на
крыши домов или высокие деревья и храбро рассказывали стоящим на земле
соседям о роскошном зрелище сыпавшихся на город снарядов.
Я решил никуда не выходить из своей комнаты во время налетов. Если
другие старались играть с опасностью из дерзкого любопытства или по
горячности, то я пытался хладнокровно плевать на нее скорее из желания
погибнуть. Сначала я здорово растерялся от неожиданности, но, когда привык к
бомбежкам, когда противовоздушная оборона стала плотнее и определилось, в
общем, время налетов, суетиться уже было ни к чему. Самолеты врага
появлялись обычно утром. Изредка они прилетали и на закате. Начинали выть
сирены, предупреждавшие о воздушной тревоге. Мы вскакивали с бодрыми
возгласами: "Ну вот, явились!" - и направлялись кто куда: одни в укрытие,
другие в подвал высокого железобетонного дома, я же поднимался по скрипучим
ступеням лестницы на второй этаж флигеля.
